Я торопливо отвернулся.
Енькины карандаши заметил весь класс.
— Дай мне красный, а? — попросил ее Юрка Чапаенок. — Мне лишь звезду.
Енька молча подала ему карандаш.
Может, и мне спросить? Эх, тогда бы я нарисовал!..
Она словно угадала мои мысли:
— Бери и ты, — сказала она мне и подвинула коробку на самый верх парты.
У меня аж пальцы дрогнули, когда выбирал карандаш, и в носу защекотало: он пах чем-то горьковато-сладким.
Скоро коробка опустела, к Еньке тянулись руки со всех парт.
Рисовали кто на чем — на конторских ведомостях, на серой оберточной бумаге. Дома, на печи, я изрисовал простым карандашом все стены, а потом стирал пальцем. Кое-что стирать было жалко, и я решил завести альбом. Под него приспособил тоненькую книжечку, найденную в сундуке. А тут еще подвезло с карандашами. Я раскрыл книжку и принялся рисовать, как наши пушки сбивают немецкие самолеты.
Последней по расписанию была история. Ее вел у нас директор. Мы обо всем спрашивали, и он объяснял.
Но в тот раз мы ничего не успели спросить. Едва Аркадий Петрович повесил на доску карту и взялся за указку, как за окном щелкнул выстрел, зазвенело разбитое стекло, пуля прожужжала над нашими головами и впилась в стену. Аркадий Петрович бросился к окну, мы тоже вскочили с мест. По школьному двору бежал, оглядываясь, Колька Клок.
Аркадий Петрович быстро вышел из класса, вслед за ним выбежали ребята и с радостным гиком погнались за Колькой. Скоро Клок был пойман. В кармане у него нашли десяток патронов. Но оружия никакого не было.
— Пустите… Ну чего вы? — вырывался Колька. — Я нечаянно.
Скрученный по рукам и ногам Клок был доставлен в наш класс. Аркадий Петрович начал «допрос».
— Почему ты не на уроке? — строго спросил он Кольку.
— Выгнали, — признался Клок. — Я… Я в воробьев хотел, Аркадий Петрович.
— Где оружие? — директор ощупал его карманы.
— У меня ничего нету, — поспешно отозвался Клок.
— А из чего же стрелял? Может, пуля сама вылетела?
Клок уронил голову.
— Я спрашиваю, из чего стрелял? — раздельно повторил директор.
— Из подсолнуха…
— Из чего? — Аркадий Петрович удивленно поднял глаза.
— Из подсолнуха, — повторил Клок.
— Это как же так? — глаза под очками чуть засмеялись.
— Да это просто, — оживился Колька, — долбишь дырочку, в нее немножко пороху и патрон. Потом подожгешь…
Мы глядели на Кольку, раскрыв рты. Как же это мы раньше не догадались, что так можно?
Аркадий Петрович поймал наши заинтересованные взгляды и сказал суховато:
— Идите домой, ребята. Я один с ним разберусь.
Учебный год начался…
САМАЯ ДОЛГАЯ ЗИМА
Война стронула со своих мест и людей, и птиц, и погоду. Уже в середине ноября легли большие снега. Им бы еще бродить да бродить белыми облаками, но кругом ухало, гудело и казалось, что небо прохудилось, и снега обрушились до срока. Они шли днем и ночью. По утрам на плетнях, заметенных сугробами, родничковцы замечали ранее невиданных здесь красных птиц — снегирей. Их тоже откуда-то пригнала война.
Четвертый месяц шли бои за Сталинград, четвертый месяц родничковцы видели по утрам вместо малиновых зорь багрово-дымные отсветы, и глухая тревога, крадучись, бродила по станице. Люди верили чужим слухам и своим снам, потому что вести с фронтов приходили отрывочные и часто окольным путем. На всю станицу был один радиоприемник — в избе-читальне, но он уже давно молчал, говорили, что кончилось «питание». Газеты тоже приходили нечасто, да и читать их нашим малограмотным матерям не всегда хватало времени. Самыми осведомленными людьми были мы, школьники. Каждый урок истории Аркадий Петрович начинал с того, что рассказывал о положении на фронтах. Но вот и Аркадий Петрович с первыми холодами добровольцем ушел на фронт. Запомнился его последний урок. В тот день он не стал рассказывать о жизни в древние века, он говорил нам о Москве. Аркадий Петрович рассказывал, как учился там в рабочем университете, говорил о музеях, соборах и больше всего о Третьяковской галерее. Показывал открытки, на многих из них были нарисованы места, очень похожие на наши — дома в синих сугробах, ветхий мостик над ручьем, склоненная ветром рожь. Уже в конце урока, когда в коридоре зазвонили, Аркадий Петрович сказал:
— Ребята, мы расстаемся, очевидно, надолго. Я ухожу на фронт.
Весь класс вскочил, будто по команде. Мы растерянно глядели на своего директора, а он, щурясь, шарил рукой по столу, искал очки и, найдя их, улыбнулся стеснительно.