— Зачем? — удивился Владимир. — Что мне тут делать?
— Дело нашлось бы… Чай, и руки у тебя, и голова на плечах.
— Не-е, дедуня…
— А зачем же других зовешь? — посуровел дед.
— Это не я зову. Радио, — отшутился Владимир.
— А в радиву-то ты говоришь…
— Мало ли чего я говорю…
— Это как же так? — дед часто заморгал.
— Да уж так. Есть там люди поважней меня. Им лучше знать.
— Пусть тогда сами и говорят, — насупился Мирон. — А то это что же выходит? Людей учите, а сами сумлеваетесь?
— Да нет… Ты меня неправильно понял, — уже досадуя, стал объяснять Владимир, — пишут-то журналисты, а я говорю…
— Хучь и не согласен?
— Да не нужно там мое мнение…
— Это как же так? — удивился Мирон. — Что же это за работа, если и своего соображения нельзя высказать.
— Порой свое мнение рискованно высказывать, — заметил Владимир, — не всегда это нравится начальству.
— Понятно, рыск, — согласился Мирон. — Так ведь за правду. Я вон перед войной не побоялся рыску, заступился за Егора Курина. Подал голос, а за мной весь хутор встал на защиту.
— Всяко было, — отмахнулся Владимир. — Могли бы и тебя с ним за компанию.
Разговор оборвался. Мирон пытался наладить беседу, но Владимир то снисходительно усмехался, слушая его суждения, то легко поддакивал.
На улице послышались громкие суматошные голоса и звуки гармошки. Дед припал к окну и увидал среди идущих парней Семку.
— Вот он, сынок Егора, — обрадованно сообщил Мирон внуку. — Может, кликнуть его?
— Как хочешь, — пожал плечами Владимир.
Дед напялил на голову треух и выскочил из дверей.
— Семен, Семен, — позвал он от ворот, — поди сюда.
Кузнец отделился от компании, шагнул к плетню.
— Зайди на час, — попросил его Мирон. — Владимир приехал…
— Да я не один, — смутясь, отказался Семка. — Там Лида, мы с ней.
— Вот и хорошо, заходите оба. Вблизи твою невесту погляжу.
— Ну ладно, — согласился Семен. — Сейчас ей скажу.
Поначалу разговор не клеился. Семен спросил у Владимира, есть ли сейчас в городских магазинах мотоциклы с колясками, тот не знал, и говорить стало не о чем. Лида жалась к подоконнику. Владимир исподтишка разглядывал ее, и от этих взглядов она еще больше терялась. Один Мирон что-то говорил, но его никто не поддержал, и беседа заглохла. Уже несколько минут сидели за столом молча, и оттого всем стало неловко.
— Ну, какие виды на урожай в этом году? — спросил Владимир, взглянув на деда.
— Да как сказать, — с готовностью заговорил Мирон, — озимые вроде неплохие вышли. Но местами повымерзли, пересевать придется. Вон у Бабьего Яра кулига лысая и у Трех яблонь тоже… Поздно посеяли, вот и вышел пшик.
— Не в том дело, что поздно, — возразил Семка, — пахали мелко, зерно легло…
— Не скажи, Семен, я вот век прожил. У Трех яблонь… Ты помнишь, Владимир, тамошнее поле? — Мирон повернулся к внуку и осекся. Владимир, склонясь над столом, что-то вполголоса говорил Лиде. И Мирон понял, что урожай его совсем не интересует. «Отроился он совсем от нашей жизни», — с обидой подумал Мирон, а вслух закончил: — В общем-то ничего, неплохие хлеба обещаются.
Владимир мимолетно взглянул на деда, согласно кивнул и продолжал говорить с Лидой, теперь уже в полный голос.
— Приходилось вести концерты Кристалинской, Пьехи…
— Пьеха — это, которая про любовь поет? — уточнил Семка.
— Про любовь все поют, — чуть смутилась Лида.
— Так давайте же выпьем за любовь! — предложил Владимир.
Зазвенели стаканы.
— Какое замечательное вино! — похвалила учительница.
— Ну вот, хоть один человек оценил, — сказал довольный Владимир. — Дед вообще за напиток его не считает.
— Мы не в обиде, — вставил Мирон, — вы пейте сухое, мы с Семеном — мокрое.
Постепенно скованность пропала, стало шумно, весело, и Мирону опять было уютно за столом. После тоста внука он начал рассказывать со всеми подробностями историю о том, как белый офицер влюбился в коммунарку и, добиваясь ее руки, посрывал с себя погоны и начал новую жизнь.
— Да-а, любовь, — задумчиво проговорил Владимир, глядя на дно пустого стакана. — Есть люди, которых она почему-то обходит стороной. Представьте, человеку тридцать, а его еще никто не любил…
— Значит, плохой человек, — простодушно сказал Семка.
— Как сказать, — грустно отозвался Владимир и предложил: — Давайте пить кофе, я привез растворимого.
Они пили черный душистый кофе, и Владимир с Лидой вели разговоры о счастье, о смысле жизни.