Я украдкой покосился на двор тети Мани, увидал там одиноко бродившую курицу и независимо пошагал дальше.
Мишка сидел верхом на дубовой чурке и точил коньки. Коньки самодельные, он их выстругал из дерева и даже стальную проволоку приклепал сам.
— Кататься пойдем? — предложил он.
— Ладно, вот жара возьму.
— На озеро надо, а то на реке лед еще тонкий…
Чуть погодя мы уже были на краю станицы, у Песчаного озера. Мишка покосился на мои «снегурки» и предложил:
— Давай так попробуем — один деревянный, другой «снегурок».
— Да твои выше, — отказался было я.
— Ты не думай, — уверил меня Мишка. — Я знаешь как наточил. Получше твоих будут.
Я отдал Мишке один «снегурок» и взял его деревянный, хотя и знал: сколько ни точи самоделку — толку мало. У меня у самого раньше такие были. Потом отец ездил в город и купил эти «снегурки». Помню, отец вернулся поздно вечером и не пустил меня на озеро. А я никак не мог дождаться следующего дня, лежал и не мог уснуть. Подумалось, что кто-нибудь утром может прийти к нам, увидит мои «снегурки» в коридоре и унесет. Я потихоньку встал с кровати, выскользнул за дверь, принес их в хату и положил у порога под сундук. Опять лег и снова ворочался, представлял, как с рассветом буду кататься, и опять меня мучили страхи, что такие красивые «снегурки» могут пропасть. Я встал и забрал коньки к себе на печку. Сунул их под подушку и уснул спокойно и счастливо.
До полудня пробыли мы на озере и уже собрались идти домой, но тут увидели у конюшни председателя колхоза Буланкина и еще несколько человек.
— Похоже, проездку племенным хотят делать, — сказал Мишка и стал торопливо развязывать коньки. — Пошли, может повелят нам…
Через несколько минут мы застыли у ограды конского база и во все глаза глядели на стройных, крутогрудых дончаков…
Кто из деревенских парнишек не мечтал сесть верхом на такого коня? Нет радости большей, чем впившись в лошадиную гриву, припасть к холке и нестись по лугу, слышать, как свистит в ушах ветер, и не видеть ничего, кроме стремительно кидающейся под копыта дороги. Кони, кони! Вы пробуждаете в душе русского человека что-то степное, раздольное, размашисто буйное! Ваш гулкий топот переносит нас в далекие времена, к нашим предкам, когда по Дону, по всем запольным речкам, гуляли стада диких лошадей-тарпанов, и казаки устраивали в непроходимых травах засады с арканами. Кони, кони… Очутившись рядом с вами, мальчишка чувствует себя взрослым, а в глазах старика вспыхивает забытая удаль.
У ворот конского база стояли Буланкин, бригадир Родичев, отец Юрки Чапаенка, и двое незнакомых. Председатель размахивал култышкой руки, и лицо его, подсиненное шрамом, было веселым.
— Для таких коней в Родничках и наездников теперь не сыщешь, — сказал Буланкин. — Гляньте вон на Акулу.
Из конюшни вышла стройная гривастая кобылица, гордо отмахиваясь головой от задевающих ее лошадей.
— Не обучали еще, — кивнул Кузьма Платонович.
— Да-а, красавица, — сказал Юркин отец.
— Была бы в платочке, уломал бы ты ее, Родичев… — сказал Кузьма Платонович, смеясь.
Мужчины загрохотали и покосились на нас.
— Вам тут чего нужно? — строго спросил Буланкин.
— Покататься хотели, — признался Мишка.
— На племенных нельзя, — отказал председатель. — Хотите, ловите вон стригунков.
— Акулу обучите, — поддел нас бригадир.
— Пошли, — позвал Мишка.
— Пойдем…
В конюшне мы забрались на перекладины и стали ждать, когда под нами остановится какой-нибудь стригунок-двухлеток, чтобы прыгнуть ему на спину. Иначе на стригунка не сядешь.
Лошади забыли про нас, успокоились, уткнули морды в ясли. Прямо подо мной остановилась Акула.
Я опасливо покосился на нее и услышал Мишкин шепот:
— Сигай, чего ты!
Я нагнулся и щучкой нырнул с перекладины на лошадиную спину, вцепился в ее гриву. Акула шарахнулась в сторону и метнулась из конюшни, в дверях я едва успел пригнуть голову. Всполошив других лошадей, она бешено носилась по базу, становилась в дыбки, падала на передние ноги.
— Держись! — испуганно крикнул Буланкин и начал торопливо открывать ворота.
Я клещом вцепился в гриву.
Акула вылетела с базу и напрямик, через луг, вытягиваясь в струну, понесла меня к Куликовой горе. Она мчалась по снежной целине, утопая в сугробах, и у самой вершины сбавила бег. С горы Акула пошла шагом. Я уже совсем успокоился, но вдруг, тряхнув гривой, она опять взяла в намет. Возле колодца она размашисто поскользнулась, и я, перелетев через ее голову, упал на твердые обледенелые кочки. Из глаз моих сыпанули горячие искры, спину, грудь сцепило обручем. Попытался встать, но не смог.