— Па-па, па-поч-ка!
Все — и «казаки», и «разбойники» выскочили из своих укрытий и издали глядели, как отец обнимал Еньку и как она прижималась головой к его груди.
Шумно, с разговорами, они пошли по улице, а мы, теперь уже вместе мальчишки и девчонки, сбились в один кружок и молчали. Игра распалась. Идти домой тоже не хотелось.
— Давайте пройдемся по нашей улице, — предложил Мишка. — Чего тут сидеть?
Все молча согласились. Дошли до первых дубков и повернули обратно. Миновав окна тети Маниного дома, мы вдруг услышали за собой шаги, нас догоняла Енька.
— Девочки, мальчики, — захлебывалась она, — пойдемте к нам. Папа велел вас всех позвать.
И мы пошли в их дом. Заходили в комнату, спотыкаясь на ровном полу, задевая друг друга острыми локтями.
— Ну смелее, смелее, будущие воины, — вышел к нам навстречу Енькин отец. Он был высокий, с такими же, как у Еньки, черными глазами, и вся грудь его блестела орденами и медалями.
Дядя Костя усаживал нас за столом на длинную скамью и подбадривал, а мы стеснялись еще больше. Перед нами лежали колбаса, пиленые куски сахара, чистый хлеб.
— Женя, угощай ребят, — сказал дядя Костя.
Мало-помалу мы освоились, стали негромко переговариваться.
— Дядя Костя, а война скоро кончится? — спросил Мишка.
— Скоро, — пообещал Енькин отец. И спросил: — У всех, наверно, отцы воюют?
Мы как один качнули головами, те, у кого были живы, и те, чьи уже погибли.
Дядя Костя спрашивал наши фамилии, имена отцов, и оказывалось, что он всех их знал, потому что родился тут, в Родничках, и вспоминал, как лазили они по чужим садам и огородам, а мы улыбались и не могли представить, как какой-нибудь дед сечет вот этого военного, у которого вся грудь в наградах.
— Дядя Костя, а почему так получается, — обратился я, выждав минуту молчания, — как увидишь — звезда с неба падает, так похоронная приходит. Мы знаем, что это суеверие, а все равно получается. Вот у Мишки…
Мишка согласно качнул головой.
Енькин отец ответил не сразу, оглядел всех нас и проговорил:
— Падают не звезды, ребята, а метеориты. И ничья жизнь не зависит от них. Звезды живут много больше человека. И даже когда звезда тухнет, свет ее еще миллионы лет идет к земле… — Дядя Костя замолчал и повернулся к окну.
…Сейчас, когда я пишу эти строки, уходит ночь. Звезды дрожат в моем рассветном окне, я гляжу на них и думаю, что если и вправду рядом с человеком живет звезда, которая рождается и умирает вместе с ним, то все равно отцовские звезды сегодня еще светят нам, и еще долго будут светить. С тех пор прошли не миллионы лет…
Дядя Костя долго смотрел во двор. Была июньская ночь. Над хатами, над садами, над всей теплой летней землей качался круглый месяц.
— Давайте споем, — предложил он, повернувшись к нам. И начал тихо и задумчиво:
— Помогайте, ребята.
К его голосу присоединился тоненький голос Еньки, она сидела рядом с отцом, прислонясь к его плечу, неуверенно и смущенно прорезались другие голоса. Дядя Костя пел совсем как мой отец, и я тоже хотел подпевать, но не мог, мне было душно, будто сердце мое стало огромным и подступило к горлу.
После песни мы попросили Енькиного отца рассказать, как он встречался с Чкаловым, и про войну тоже. Про летчика-героя он говорил интересно, а о войне сказал мало.
— Про Ольгу-то чего слыхал? — тихо спросила тетя Маня, убирая со стола. — Как она погибла-то?
— Да, мне писали, — сказал дядя Костя. — Их госпиталь разбомбили. — Он обнял Еньку, и у нее, как тогда в классе, задрожали губы.
Уходили мы от них поздно вечером. Мы уже знали, что завтра Енька уедет из Родничков. Дядя Костя и Енька вышли с нами за ворота. Мальчишки и девчонки стояли кучкой. Дядя Костя положил одну руку на Мишкино плечо, другую на мое и сказал:
— До свиданья, ребята. Вы были хорошими друзьями Жене. Мы вас будем помнить…
Я возвращаюсь с речки, не спеша иду по задумчивой вечерней улице. Вот и дом, где жила Енька. Где она теперь? Что с ней? Ничего не стоит узнать о ней. Но всякий раз я прохожу мимо.
1968
ЗИМНИЙ ДОЖДЬ
Ночью под Новый год пошел дождь. Он хлынул совсем неожиданно, зашуршал по шиферной крыше, защелкал по дощатым ставням окон. Дождь шел торопливо, и Марья услышала, как, захлебнувшись, поперхнулась водосточная труба. Этот клекот и разбудил ее. Она вспомнила о том, что так и не собралась сменить прогнувшийся лист шифера, и теперь вода стекает в это место и, собираясь, давит, гнет, пока не хлынет в узкую горловину трубы. «До весны, до тепла придется ждать», — подумала Марья, прислушиваясь к нежданному зимнему дождю. Она повернулась на бок, подоткнула от стены толстое, крупно стеганное одеяло и закрыла глаза. Дождь монотонно шумел, всхлипывали, падая с веток яблонь, тяжелые комья снега. Прерванный сон не возвращался. Наплывали одни на другие далекие, запрятанные где-то в глубине памяти, дни и события, и от них, притуманенных временем, начинало сладко ныть в груди и зарождалось щемящее чувство ожидания чего-то негаданно светлого, как в те невозвратные, вспоминаемые теперь, как во сне, девичьи годы.