— Айда на горячку, — позвал я, дрожа всем телом.
На песчаной косе припали посиневшими животами к горячему песку. В вышине плыли прозрачные облака, над отмелями метались кривчики и выспрашивали у кого-то: «Чьи вы, чьи вы?» Было покойно и хорошо лежать под теплым солнышком, на берегу своей реки…
Река детства — самая светлая река. Она первая учительница деревенской детворы. В ее закосках мы учились плавать, в ямах, под корягами, ловили руками сонных налимов, на ее стремнины выводили утлые баркасы. Здесь, прижав руки к мокрой груди, мы делали песчаных орлов, тут же выкуривалась первая самокрутка, начиненная сухими листьями лебеды, сюда, робея, шли впервые с голенастыми невестами. Пусть она неширока и острова ее заросли камышом, но лучше этой реки нет на земле. Через много лет не раз и не два вспомнятся ее изломистые берега и песчаные косы, ее ласковые воды. Она напомнит об отцовском доме и о друзьях детства. Скажем, как вместе с Мишкой Железняковым искал ты самолет…
— Поесть бы теперь, — сказал Мишка, подгребая под грудь песок. — Ты смог бы съесть целую буханку хлеба?
— А то нет, — с готовностью отозвался я.
— Я и две уплел бы! — размечтался Мишка. — Лебеда да щавель все брюхо проели. А тут еще мать толченую колючку наладила варить. Намешает ее с кислым молоком — и ешь… А я, — Мишка засмеялся, — молоко глотаю, а колючку выплевываю.
Он помолчал, проводил взглядом крупный всплеск у камышей и спросил:
— Ты после школы на кого будешь учиться?
Я пожал плечами.
— А я на директора сахарного завода, — шепотом, будто выдавая секрет, признался он. — Сахар в сто раз слаже солодика. Помнишь, военные останавливались в станице? Двое у нас ночевали. И дали мне кусок сахару. Вот такой, — Мишка показал кулак. — Только мать не повелела есть его сразу. Говорит, с чаем будем пить.
В последних словах Мишки прозвучало горькое сожаление. И я опять понимал его, потому что знал, как взрослые любят воду. Вот и моя мать часто говорит: «Ты соли, соли картошку-то. Поешь да напьешься». Об этом я и теперь подумал, а сказал иное:
— Вот кончится война, и все будет: и хлеб, и сахар, и, может, даже халва.
Мишка раскрыл было рот, но сказать ничего не успел, — из-за леса вырвался тяжелый гул самолетов и сразу придавил землю. Они летели высоко за облаками.
— Бомбовозы, — сказал Мишка и стал считать их.
— Может, «ястребки»?
— Не-е, гудят сильно, — не согласился он.
Самолеты летели косяком, как большая стая ворон, и небо над лугом стало тесным и хмурым.
— Пойдем домой, — позвал Мишка, поднимаясь с песка. — Нужно корове повители нарвать, а то мать будет ругаться. — Мишка попрыгал на одной ноге, вытряхивая из уха воду, и, вздохнув, пожаловался: — Как получили извещение на отца, мать только и знает плакать да ругаться.
— А мы же хотели к яблоне, — напомнил я.
— Ну давай. Только по-быстрому.
Возле каменной мельницы, где давным-давно, в старину, стояла наша станица, мы с Мишкой прошлой осенью приметили яблоню. На вид она мало чем отличалась от диких, но яблоки на ней росли прозрачно-желтые и на вкус совсем почти как садовые. Правда, тогда их было уже мало, мы даже не распробовали как следует. Но зимой, когда собирали на фронт подарки, мы вспомнили про эту яблоню. У нас садов не было, а тоже хотелось, кроме варежек, послать бойцам еще что-нибудь. На перемене, увидев меня, Мишка сказал:
— Помнишь про яблоню у мельницы?
И я его сразу понял…
Весной мы бегали смотреть, зацвела ли наша яблоня, — тогда она стояла кипенно-белой. И еще несколько раз наведывались к ней. В последнее время мы бегали к мельнице часто, караулили, чтоб никто не оборвал яблоню. Место там глухое, далекое от дорог, и какая-нибудь старуха запросто могла позариться на яблоню. В степных буераках яблоки собирать запретил Совет, так что охотников могло найтись немало…
Лесные яблони-дички… Где их только не встретишь на нашей земле: и на обрыве у реки, и в сухой степи, и на дне глубокого оврага. Неказистые, приземистые, растут они где придется, растут вольно, у всех на виду. Не обнесенные заборами, они дарят свои плоды первому встречному. Мне нравятся лесные яблони, быть может, потому, что под ними прошло детство. Рыбалил ли с дружками-приятелями на реке или подгребал вместе с матерью в степи сено — всегда была рядом яблоня.
Особенно хороши лесные яблони поздней осенью, когда, бродя в одиночестве, увидишь под полуоблетевшим деревом несколько небольших плодов, поднимешь их с холодной земли и почувствуешь вдруг томительный запах ушедшего лета и еще чего-то несказанно дорогого.