— Она изменилась…
— Ты тоже, — невесело хмыкает синеволосая. — Все мы изменились, Эл. Пожалуйста, не упирайся хотя бы сейчас — тебе и впрямь стоит уехать.
Подошедшая следом медсестра отводит Элиота в процедурную и ставит капельницу. Затем на него надевают кислородную маску; лёгкие наполняются обогащённым апейроном воздухом. Тело расслабляется за работой реминисценографа. Начавший восстановление организм тянет в сон.
— Слишком много шрамов на тебя одного, — грустно улыбается медсестра, замечая на теле пациента следы хирургических вмешательств. На её бейджике написано «Лайма Берзиня», — не находишь?
— Есть немного, — смущается Элиот и смотрит на встроенное в стену медицинское оборудование. Влитый среди плитки, реминисценограф выделяется лишь зеленоватой подсветкой. Висящий над головой пакет с кровью в полутьме кажется почти чёрным. — Это… Это надолго? В прошлый раз меня продержали так двенадцать часов.
— Ну что ты, в этот раз ненадолго, — заботливо поправляя «бабочку», отвечает женщина и подходит к столу с медпрепаратами. — Примерно через полчаса сможешь вернуться в палату. Скоро тебе станет…
Не успевает Лайма закончить, как из-за стены раздаются приглушённые стоны. Звуки боли, к которым здесь привыкают на третий день. По началу Элиот не придаёт им значения — клюёт носом, читая новости.
Наступившее затишье неожиданно обрывается душераздирающим воплем. В коридоре слышатся топот и ругань. Медсестра, бросив пузырьки не распакованными, обеспокоенно выбегает из процедурной.
— Что происходит? — лениво приподнимаясь с кушетки, интересуется Элиот. — Там… что-то случилось?
— Похоже… — вглядываясь в темень, отвечает Лайма и плотнее захлопывает химзащитный халат. — Похоже, твоему соседу по палате стало плохо. Пойду проверю — возможно, там понадобится помощь. Оставайся пока здесь… на всякий случай.
Медсестра уходит, оставляя дверь приоткрытой. Снаружи зреет беспокойство. Тревога, что приходит вместе с отключением света на ночь, возрастает. Элиот нерешительно опускается обратно. Пытается успокоиться, но тщетно: за дверью скрипят колёса каталки. Коридор оглашается тихим гудком. Сигналом смерти. Внутри что-то с хрустом обрывается. Кажется, в полудрёме догадывается Лайн, ещё один умер.
Больше никаких звуков. Ни голосов, ни шагов. Весь этаж замирает.
Эпизод второй
Балтийская Республика: Синекам
12-30/994
Лжепророчество, чтимое прежде карпейским искусством, постепенно набирает популярность. Не проходит и нескольких месяцев, как в сердцах людей оно теряет приставку «лже-». Под конспирологические теории собирается всё более крепкая доказательная база, на которую то и дело ссылаются СМИ. Журналисты это делают аккуратно, намёками. Обычно, если дело касается «Осколы» — лишь единицы делают вид, что поезда не существует.
Но он есть.
И он движется в сторону Линейной.
Dajomiss M. Z. [12.30, в 6:57]: Она чиста. Ни алкоголя, ни порицаемых препаратов. Спецы написали, что из инородного в её крови присутствуют лишь антитела «Миротворца».
Dajomiss M. Z. [12.30, в 6:58]: Или, во всяком случае, то, что неотличимо от него. Соблюдай осторожности, Зи. Я бессилен. Что-то без разбора уничтожает нас.
Лайне тоскливо усмехается, когда читает эти сообщения. Даже Дайомисс ссылается на мор, гарантированный «Панацеей».
Пропитанные тональным кремом салфетки летят в мусорное ведро. Анастази усиленно стирает следы декоративной косметики. В отражении проступает уставшее, чуть покрасневшее лицо. Под глазом открывается порез: размер его неизменно увеличивается, а края чернеют ядом.
Лайне со вздохом опирается на бортики раковины. С подбородка капает вода. Примеси хлорки отдаются жжением в незаживающей ране. Устало опираясь лбом на зеркало, Анастази нажатием открывает прежде закрытую дверцу. Девушка отстраняется и видит, что все три полки отданы на растерзанье скляночкам да связкам цветных блистеров.
— Когда всё стало настолько плохо? — вполголоса спрашивает она.
За спиной виднеется коридор. На полу лежит пара собранных сумок. Через полчаса они оказываются в багажнике, а Анастази — за рулём. В половине восьмого «Фазорд» выезжает с парковки, оставляя Гейнсборо в одиночестве встречать последний безмятежный рассвет.
За несколько метров до съезда к больнице виднеется оцепивший дорогу кордон. Состоит он из пары развёрнутых «Грачей» и красморовского патруля. Издалека красноватый свет линз напоминает блуждающие огни.
Анастази выжимает тормоз.
— Какого…? — недоумевает она и выбирается из машины. Подойдя к одному из охотников, раздражённо взмахивает рукой: — По какому поводу собрание? Эй, мне нужно ехать! У меня разрешение от господина…
— Зи, — устало начинает Эйлине, — ты нам, конечно, помогла, но сейчас этим разрешением можно разве что подтереться: в больнице происходит зачистка, и мы туда не то, что впустить никого не можем, но и выпустить тоже.
— Зачистка? — ошеломлённо переспрашивает девушка и едва не роняет распечатку. — Что это значит?
— В ночь был зафиксирован скачок элегии, в связи с чем все, кто находился в больнице, погибли, — отвечает охотница. — Сейчас тебе здесь делать нечего: я не Марк и не буду закрывать глаза на твоё хамство. Не волнуйся, если твой брат выжил, мы вернём его домой.
— Если, — раздражённо повторяет Лайне и возвращается к «Фазорду».
Через зеркало заднего вида она видит огромную тень, надвигающуюся на кордон. Лес замирает в тревожном неведении. Сердце беспокойно ёкает. Анастази не сразу заводит машину — вместо этого она ещё с минуту стоит на месте. Бьёт по соседнему креслу. Приспускает респиратор, когда становится нечем дышать. До боли закусывает кулак, когда из глаз выбегают слёзы.
Эйлине не сходит с места, пока иномарка не скрывается из вида. После она приподнимает маску и, зажав толстогубым ртом сигарету, закуривает.
— Своенравная, — слышит она над ухом. — Откуда у ней столько гонора?
— Как откуда? От Дайомисса, — без задней мысли отвечает Зима, думая о чём-то своём. — Он послушником обучался у её почившего отца.
— Geache, родственные связи… Я так и думал, — усмехается голос. — Не угостишь сигареткой?
Женщина в готовности протягивает пачку и поворачивается. Лицом к лицу сталкивается с белоснежной маской. На мгновение синева линз ослепляет её. Дезориентирует.
Капитан спрыгивает с капота. Делает подсечку, и охотница падает. Клюв трескается. Слетает. Рассыпается копна каштановых волос.
— Кемром, — раздражённо цедит охотница. Ненависть пеленой затемняет карие глаза. Эйлине сплёвывает, пытаясь подобраться. — Я так и думала, что…
Через небольшой зазор, что остался меж днищем броневика и дорогой, Зима видит неподвижные тела других агентов: каждый из них убит выстрелов в голову. Едва женщина отмирает, как с другой стороны в асфальт вгрызаются огромные спицы.
Утилизированные роботарии. Странники называют их падальщиками: паразиты, воссозданные из отходов электроники. Руки их заменены заточенными лезвиями; передвигаются они на четвереньках: у большинства нет задних конечностей, и вместо них либо протезированные копыта, либо колёса. Лица заменены звериными масками.
Подобные создания чаще всего принадлежат мародёрам с Нулевой Высоты. Подчиняются им же. За счёт простоты ремонта и модернизации, численность падальщиков практически не сокращается.
Внезапно пара монструозных протезов хватает охотницу и ставит на колени. Дёргая за волосы, поднимает голову. От боли и неожиданности Эйлине шипит — дюжина механических глаз устремляется на неё.
— Ей понадобятся твои глаза, — хрипит Кемром, пока охотница пытается вырваться. Под маской слышится хищный смешок. Растягивая момент, мужчина медленно наклоняется к красморовице и тыльной стороной ладони гладит её по щеке. Из запястного браслета тем временем выскакивает лезвие. Острое, почти незаметное. Едва кажется, что капитан собирается смилостивиться над воительницей, как он заносит руку и перерезает той горло. Молниеносно, быстро. После мужчина берёт убиенную за подбородок и забирает её глаза. — Saj erevo, chemert.