Старшина почуял, что неофициальный тон тут мало уместен.
— Докладываю. С привлечением военинженера второго ранга Шкляра проведена регулировка…
— Другими словами, мы не в состоянии их снабжать.
Эти слова произнес генерал Оскар Карлович Энкель, бывший поручик лейб-гвардии Семеновского полка. Он понимал толк в военном деле и очень много сделал для обороны Финляндии. Те укрепления, которые потом назвали "линией Маннергейма", по справедливости стоило бы именовать "линией Энкеля".
Но до этих слов прозвучали другие. Это были доклады с передовой и от командиров дивизионного уровня. Даже если генерал и отличался оптимизмом, то очень скоро должен был его лишиться. Пусть сведения о русском наступлении, полученные по горячим следам, носили в себе следы того самого, у которого глаза велики, но удержать в тайне все обстоятельства и, главное, все последствия было решительно невозможно.
О возможности "воздушного моста" никто даже не заикался. Очень уж явным было превосходство русских в авиации.
Снабжение окруженной группировки по морю (точнее, по Финскому заливу) также виделось, по меньшей мере, сомнительным предприятием. Вблизи мелководья скапливался прибрежный лед, что делало почти невозможным использование малотоннажного деревянного флота. Русские тральщики упорно прогрызались сквозь минные заграждения противника, создавая тем самым условия господства на море. Руководство финского флота не хотело рисковать двумя имеющимися броненосцами береговой обороны, поскольку для них открытый бой с русскими линкорами, даже устаревшими, мог закончиться печально. Да и задачу прикрытия Хельсинки с моря им никто не отменял.
У СССР было явное техническое превосходство на суше и в воздухе — по крайней мере, на одном участке фронта. К этому добавилось очевидное падение морального духа войск. Уже пошла в ход поговорка "Один финский солдат стоит десяти русских — но что делать, если их одиннадцать?" Она была в ходу и "тогда", о чем знали только те, кому это было по должности положено, но теперь у финнов подобное говорили (шепотом, разумеется) лишь там, где линия соприкосновения была не с этой треклятой дивизией осназа. Уж там соотношение живой силы в двух противостоящих друг другу частях было совсем другим. В любой армии мира "солдатский телеграф" работает безотказно, и армия Суоми не составляла исключения. Вот с Карельского перешейка и расползались, несмотря на героические усилия шюцкора, ужасающие слухи о ракетных обстрелах, после которых выживших вообще не остается, о бронированных автожирах, которым нипочем пули и чьи пилоты зоркостью могут потягаться с ястребами. Рассказы эти обычно сопровождались пояснениями вроде: "Мне-то повезло, я был как раз на расстоянии километра, а вот нашим…" или "Пекка всю ленту по "чертовой мельнице" высадил, а русский и не заметил". Были и более интересные рассказы; специалистов из германского, французского и английского посольств заинтересовали танки, стреляющие на ходу с необыкновенной точностью. Сущность технического решения была понятной: стабилизация ствола в двух плоскостях в соединении с превосходной оптикой; несчастье состояло в том, что такое находилось явно за пределами возможностей танковой промышленности наиболее развитых стран Европы. К тому же эти длинноствольные чудовища отличались превосходной броней, ибо ни одно из орудий, примененных против них, не смогло вывести из строя хотя бы одну машину. Француз, правда, не преминул отметить, что тяжелые танки FCM Char-2C также отличаются завидной броней, в ответ на что финские представители вежливо покивали. Они помнили, что этот плод французского технического гения весил семьдесят пять тонн, а калибр его пушки составлял семьдесят шесть миллиметров. Разумеется, сведений о весе русских танков не было, а вот калибр некий артиллерист, ухитрившийся остаться в живых, сообщил: никак не менее ста пяти миллиметров. Чуть меньшие по длине ствола пушки на среднем русском танке, возможно, были не столь эффективны, зато оказывали старшим братьям прекрасную поддержку огнем то ли крупнокалиберных пулеметов, то ли мелкокалиберных пушек.
Пятном розовой краски на черном фоне выглядела малочисленность этой техники. Ни на одном участке фронта вне Карельского перешейка никто ничего даже близкого не заметил. Причины этого оставались неясными. Некто из финской военной разведки, используя старые связи в абвере, получил кое-какие сведения о танковой промышленности СССР. В частности, этот офицер утверждал, что ни на одном из известных немцам танковых заводов СССР такая бронетехника не производится. Оппоненты приводили в ответ самые простые соображения: где гарантия, что ваш источник знает все советские заводы и заводики, которые в состоянии производить такую технику? Вполне возможно, выпускает их малой серией некое мелкое предприятие, которое гораздо легче засекретить, чем промышленный гигант. Приводился и другой довод: опытные офицеры-танкисты (таких, правда, было мало) твердили, что подобные бронированные машины наверняка сложны в освоении и, что еще хуже, в обслуживании; как раз это и есть главная причина их малочисленности. Дескать, если существуют технологии, то танков наклепать можно сколько угодно, но где для них взять столько подготовленных танкистов и ремонтников? Иные горячие головы кивали на Америку: мол, русские по самой своей природе не в состоянии изобрести и тем более изготовить нечто запредельно новое, а потому купили за океаном… и так далее.