— Мissiler[2]!
Его услышали. Сообщение поняли, но, к сожалению для финской авиации, превратно.
То, что русские истребители могут нести в качестве вооружения ракетные снаряды, секретом не было. Еще в 1937 году те были приняты на вооружение истребителей. Именно это и подумали наземные службы финнов.
— Подранок! — выкрикнул "волк-три".
— "Волк-два", добивай из пушки! Пусть прыгает!
Старший лейтенант Баранов (именно ему принадлежал позывной) отлично понял командира. Но пока "волк-два" разворачивался, финский летчик сделал фигуру не очень-то высшего пилотажа, которая для крайне непритязательного зрителя сошла бы за горку, одновременно открыл фонарь кабины и с усилием перевалился через борт.
Ему повезло. Тридцатимиллиметровый снаряд, взорвавшийся в хвосте, слегка контузил парашютиста как раз в тот момент, когда тот дернул за кольцо. Случись выстрел долей секунды раньше или позже — вероятно, снаряд пробил бы бронеспинку со вполне однозначным результатом. Или капитану Совелиусу досталась бы хорошая порция осколков. Наконец, в результате сильной контузии у летчика могло просто не хватить сил раскрыть парашют.
С земли за битвой напряженно наблюдали бойцы и командиры сто тридцать первой дивизии.
— Эрэсы! — Выкрикнул кто-то наиболее эрудированный.
— Что эрэсы, ты глянь, какие самолеты!
— Да не на то смотришь, ты гляди — от тех только щепки да палочки.
— Ан нет же, один уходит…
— От наших не уйдет. Щас ка-а-ак даст еще эрэсом, тут финну и…
От стрельбы из пушки зрители чуть офигели.
— Да он нарочно по хвосту целился, чтоб выпрыгнул. Ты гляди, с парашютом летит!
— Сапогов, тебе и твоему отделению — взять парашютиста. Да поосторожней там, у него наверняка пистолет имеется.
Летчик приземлился, но как-то странно: упав на бок. Пилот ухитрился при этом сильнейшим образом растянуть связки на голеностопе левой ноги. Уже позже выяснилось, что никто из тех, кто брал в плен финского летчика, не рисковал особенно сильно. Правда, тот достал пистолет и даже пальнул пару раз, но прицельный огонь был выше его сил. Контузия все же сказалась.
Полина Осипенко была занята по самую прическу.
Из штаба принесли карты с указанием целей. Разумеется, их оказалось больше, чем вертолетных звеньев. И теперь командир штурмового дивизиона (именно так теперь именовалась ее должность) пыталась провернуть нечто похожее на распределение задач.
Наипростейшее из дел было у тех, кому предстояло сидеть на земле и ждать вызова. Для этих летчиков и штурманов, полагавшими себя несчастнейшими из всего летного состава, приказ звучал предельно жестко: "По сигналу о помощи лететь и выручать людей и технику". По такому случаю в готовности находился Ми-26, при нем — два стропальщика из БАО и полувзвод охраны с тремя пулеметами, в том числе одним крупнокалиберным.
Те из штурманов, которым предстояло лететь, в который раз уже проглядывали планшеты. Каждый из них видел на экране стрелочки, означавшие "своих". Пока что стрелочки сосредоточились в аэродроме. Летчицы тоже вглядывались в карты, прикидывая наилучшие направления для атаки.
Выдача заданий короткой не получилась. Майор тщательно расписывала все задачи каждому экипажу. Сама себе она задачу не ставила, как легко догадаться, но ее собственный штурман Ирина Каширина получила порцию ценных указаний. По правде сказать, настоящее имя штурмана было Глафира, но кто ж ее поймет, эту женскую логику? Ну, попросила она всех окружающих звать ее Ириной. Ну, те согласились. Правда, при формировании эскадрильи Осипенко хотела заполучить в свой экипаж Марину Раскову, но этому назначению немедленно воспротивился сам Рычагов. Он указал (справедливо), что Сталин хорошо знает и ценит Марину Михайловну, а потому та может принести громадную пользу, замолвив в нужный момент словечко.
Наконец, прозвучало давно ожидаемое: "По машинам!". Экипажи довольно шустро (насколько это позволял летный костюм) вскарабкались в кабины. Захлопнулись дверцы.
Разумеется, никто из вертолетчиц не услышал напутственные слова старшины-сверхсрочника Ивана Назарина:
— Возвращайтесь живыми, девоньки…
Очень сомнительно, что в реве турбин кому-то вообще удалось расслышать эти слова. По этой причине вряд ли Назарин мог получить замечание за неформальное обращение к тем, которые (все поголовно!) были старше его в звании. В глаза старшина никогда бы не осмелился так обратиться к командирам, но он был старше любой из летного состава по возрасту, даже тридцатидвухлетней Осипенко. Для него почти все они были на уровне дочек, лишь некоторые сошли бы за младших сестренок.