— А с кем я говорю? — осторожно спросил я. Мысленно.
— С самим собой, с кем же ещё.
— Ага, шизофрения.
— Глупый термин глупых людей. Все люди сами с собой ведут диалоги. Иначе и не бывает.
— То есть ты сидишь внутри огромной электронно-вычислительной машины?
— Я сижу внутри головы, — и рука сама почесала затылок. — Вот-вот, этой самой.
— А откуда тогда программы?
— Добрый дядя дал, — вздохнул я-второй. — В общем, пользуйся. А я посплю.
— Посплю?
Но ответа не получил.
По часам я уже пятнадцать минут думаю над очередным ходом. А, ладно, рехнулся, не рехнулся, жизнь покажет. Проверим практикой.
Ментальная проекция перебирала ходы на глубину до тридцать второго хода черных. Моего то есть. Хватит думать, нужно ходить.
И я сходил.
В дальнейшем длительных раздумий не допускал, тем более что моя шизофрения анализировала и во время размышлений Розенбаума. Минутку выжидал, и ладно.
На двадцать третьем ходу Розенбаум, оставшись без ладьи, сдался. Мы пожали руки, расписались в бланках. Я отнес бланки судье, а Розенбаум, как проигравший, расставлял шахматы наново. Завтра с утра сюда придут дети, на занятия шахматной школы.
— Выиграл? Вот, а ты сомневался, — сказал Антон. Он — помощник судьи. — Завтра в четыре, суббота.
Я только кивнул. У большинства игра в разгаре, а разговоры, они мешают. Особенно чужие.
Я вышел. Игра заняла полтора часа. Двадцать пять минут у меня и час пять минут у Розенбаума. Контроль у нас укороченный. Обычный, по два с половиной часа каждому, больно жирно будет. Люди с работы, уставшие. Ну, и первый разряд — не мастера. У мастеров строго. Даже у камээсов строго. А перворазрядникам и полтора часа хватает. На сорок ходов. С откладыванием партий.
Вечерело. В кино, что ли, сходить? У меня в голове своё кино. Кино на одного зрителя. Пусть таким и останется. Дядя доктор, я слышу голос в голове. Чей? Свой. Ну, это бывает. А электронно-вычислительная машина в голове? Большая? Не знаю. А что она делает? Играет в шахматы. И сильно играет? Не знаю. У Розенбаума выиграла, так и я сам у него выигрывал не раз. А целых два раза. А кроме Розенбаума у кого выиграла эта машина? Или кому проиграла? Пока только разок сыграла. Она что, сама играет? Она мне подсказывает. А сейчас она что-нибудь подсказывает? Сейчас она выключена. И кто ее выключил? Я. А включить можешь? Попробую.
Я попробовал. Бледная, едва видимая доска. Никакого анализа. А если представить — каким ходом белых лучше всего начать партию? И побежали строчки, е4, d4, c4, Кf3 Без явного преимущества какого-либо из ходов. Общеизвестный факт шахматной науки.
А выключить можно? Легко.
Я сидел на скамейке фонтанного сквера. Журчание воды гипнотизировало. Самоанализ по Дмитриенкову. Есть такая книга, профессора Дмитриенкова, «Как убедиться в здравости собственного рассудка», одна тысяча двадцать третьего года издания. Бабушкина. Бабушка была хирургом, но в хирургической крепости не отсиживалась, а постоянно делала вылазки — в психиатрию, микробиологию, евгенику… И меня, тогда юного пионера, учила: к себе нужно относиться трезво и правдиво. Не искать утешения в мечтах, а воспринимать жизнь, как она есть, и себя в этой жизни тоже.
Если исключить невозможное, то остаток, как бы маловероятным он не казался, и есть искомое. То есть либо я просто сошёл с ума, либо произошла визуализация мыслительного процесса. Переход количества в качество. Прежде поэты, художники, композиторы считали, что их посещает муза и одаряет музыкой, стихами, картинами. Вот берет, и диктует «Я помню чудное мгновение…» Мы-то думаем, что поэты для красного словца так говорили, метафоричное сознание. А на самом деле Бетховен в тишине слышал музыку, а Булгаков видел спектакль. На самом деле! Оставалось только на бумагу записать. То есть, с позиции материализма, муза есть субъективное воплощение объективных процессов, а именно — мышление в доступной субъекту форме.
Впрочем, музыку и я слышу. С тех пор как себя помню, лет с трех. А теперь, стало быть, и шахматы стали являться. Но я, в отличие от людей прошлого века, в языческих божков не верю, вот мне и явилась электронно-вычислительная машина. Всякому времени свой образ, на дворе прогресс и печатный пресс. Раньше просто тупо считал за доской — если я так, то противник этак, я тогда пойду этой фигурой, а он той. А сегодня это оформилось в образ ЭВМ. Возможно, в кристаллизации образа сыграла роль книжка Ботвинника, что я вчера читал.
То есть я теперь мыслю иначе. А вот лучше ли — вопрос. И если лучше — то насколько.