Старик тогда:
— Кто это вас до беды довел? Это у вас болезнь была или война?
Одна женщина отвечает:
— Это не болезнь была. Просто ищем мы приюта.
— Мы огня теплого ищем, — вторая говорит тоже.
— Нашли вы огонь, — старик говорит.
Теперь им старуха одежду принесла. Теперь они слышат, идет кто-то. Двое парней здоровых, молодых заходят в чум.
Старик говорит:
— Это сыновья мои. Я старик Тасю, это Два Тасю будут.
Старший парень тогда говорит:
— Кажется, к нам жены пришли!
Тогда младший говорит:
— Что ты говоришь? Как ты сейчас шутить можешь? Это же страдающие женщины!
Замолчал старший Тасю-брат.
Есть сели они. Когда поели, то стал им Тасю рассказывать:
— На войну мы идем. Впереди три богатых человека идут с оленями. Хотим их догнать, у них оленей отнять. Их-то убьем, наверное.
Спать легли. Утром встали, старший Тасю на улицу пошел, кричит:
— Чумы собирайте, каслать будем. Дорога впереди еще длинная.
Сразу семьсот чумов сломали, оленей собрали каких-то.
Два Тасю не на оленях. Они на лыжах впереди идут. Однако старший Тасю лыжи снял. Видят пришедшие женщины, он опять оленей Манту-чизе поймал. Только передового за рога поймал тынзяном, за ним четыре пелея пошли. Он их тогда к своей нарте привязывает. Тогда к нему младший его брат подошел, говорит:
— Что ты за человек? Зачем пострадавших людей все время обидеть хочешь? Почему у них последних пять оленей отбираешь?
Тогда молча отвязал оленей старший Тасю, подошедшей женщине Не-Яркары отдал.
Взяла их Не-Яркары, к той нарте Манту-чизе привязала.
Два Тасю-брата на лыжах вперед побежали.
Тогда на нарту села Не-Харючи, детей держит. Дернула теперь передового оленя вожжу Не-Яркары. Рванулась упряжка, сразу обоих Тасю-братьев обогнала. Только слышат бабы сзади голос Тасю-старшего:
— Эй, брат! Видишь, какие твои слова неправильные были? Видишь, эти женщины едут на известных по всей земле пяти оленях Манту-чизе. Мы на них воевать бы стали. На них мы бы любого врага победили. Тебя я послушал — теперь мы себе мучение найдем.
Теперь сколько-то опять едут эти женщины, видят: впереди чумы стоят. Всего тридцать чумов. Они к среднему чуму на оленях подошли. Как подошли, то из чума две совсем молодые девки вышли. Может, четырнадцать лет каждой девке будет. Они тогда обоих ребят на руки взяли у этих женщин. За ними из чума молодой парень вышел, говорит:
— Гости, в чум к нам идите.
Сам побежал, на бегу тынзян схватил, оленя одного поймал, сразу его задушил, быстро его разделал. Сам бегом, только они полог двери приподняли — уже им теплую кровь в желудке оленьем несет.
С ним вместе войдя, говорит:
— Пусть гости наши теплой оленьей крови попьют, отдыхать лягут. Это пострадавшие люди, их жалеть надо, чтобы им хорошо было.
Теперь лахнаку на три года вперед ушло. Смотрит: эти женщины, Не-Яркары и Не-Харючи, у людей Нохо живут. Они у младшего Нохо в чуме хорошо живут.
Как-то говорит Не-Яркары:
— У меня слово одно есть.
Старший Нохо говорит:
— Говори, какое слово.
— Сказать вам хочу, что к вам люди с войной идут. В этом году должны к вам прийти, вас убить…
Старик прервал речь и тяжело вздохнул. Сертку спросил его что-то.
— Устал? — догадался я.
— Устал, — подтвердил старик, — Завтра кончать будем.
Он повозился, и скоро с его места донеслось тихое посапывание.
— Завтра докончим, — сказал Сертку.
— Ладно, — согласился я, убирая дневник.
2
Утро здесь начинается прежде всего с длинной и весьма ответственной процедуры обувания.
Обувь состоит из чижей — меховых чулок и кисов — верхних меховых сапог. На ночь чижи вытаскивают из кисов и вывешивают сушиться. Каждое утро хозяйка внимательно осматривает обувь. За ночь шкура на меховых чулках твердеет, съеживается. Ее надо размять. Необходимо все разорвавшиеся швы восстановить. Потом в кисы кладется сухая травка. Эту травку запасают осенью. Запасают ее много. Ее нужно часто менять. Тонкая соломка — прекрасный теплоизолятор. Теперь чижи напяливаются на колотушку для выбивания снега, и на них натягиваются кисы.
Вообще-то при своей тяжкой работе мужики все же выгородили себе право по утрам сибаритствовать. Чум за ночь намерзается. Попробуйте-ка вылезти из-под теплых постельных шкур на морозец. Очень неприятная это вещь. И вставать по утрам первой стало незыблемым правом женщины. Правом, от которого мужчины отказались в незапамятные времена. Женщины, согласно традиции, встают первыми, растапливают печь и готовят своим суженым обувь. Когда обувь приготовлена, встать можно совершенно спокойно: в чуме тепло и чайник брызжет на печь.
После обувания наступает час утреннего чая. Подвигаются низенькие столики, и все чинно рассаживаются вокруг них.
Геннадий рассматривает сервировку. К чаю хозяйка подала печенье, сахар и сливочное масло. Поставлено объемистое блюдо: вниз положено печенье, на него высыпан сахар, а сверху «наколупано» масло. Оно именно наломано кусочками, которые очень долго остаются твердыми: масло все время стоит на морозе. Его берут кусочками и пьют с ними вприкуску. Откусишь кусочек сахара, потом кусок масла и заешь все печеньем — очень вкусно.
— Ну, пошли рыбу ловить, — предлагает Сююку.
Одежду народов Крайнего Севера сравнил с жилищем Рокуэлл Кент. Ему принадлежит тонкий вывод о том, что северные люди проводят больше времени в своей одежде, чем без нее под крышей. Стало быть, одежда является их переносным домом. Это наблюдение Рокуэлл Кент относит к эскимосам, будь они на суше или на воде в своих каяках. По-моему, ненецкая одежда еще более, чем эскимосская, напоминает жилище.
Мужская одежда — малица. Малица представляет собой просторный балахон из оленьих шкур. У гыданских ненцев капюшон пришит к малице. Эта конструкция распространена повсеместно, где живут ненцы и коми, кроме Канинского полуострова. На Канине не так давно мужчины носили малицы без капюшона. Шапки шились отдельно. По мнению многих этнографов, этот комплекс одежды более архаичен, чем теперешний. В самом деле, если рассмотреть швы на плечах гыданской малицы, можно увидеть, что капюшон не составляет органической части этой одежды, как будто шапка пришита отдельно. Это, впрочем, на характер одежды никак не влияет.