Если малица не стянута поясом, она висит на плечах почти до земли. Когда ее собирают на талии и подпоясывают, на груди образуется объемистый мешок, а подол едва закрывает колени. Кроме того, рукава скроены так, что под мышками тоже устроены мешки. У подмышек рукава широкие, как рукава кимоно, а у кистей узкие, еле рука пролезает. Все это для того, чтобы можно было втягивать руки внутрь и держать их на груди. Можно совершенно определенно говорить о том, что ненец большей частью проводит время в наполеоновской позе, нежели спустя рукава. Ненцы так и греются в своих малицах — переносных жилищах, держа руки внутри их, на груди.
Геннадий Емельянович, впервые, еще в поселке, попытавшись поздороваться с одним стариком за руку, пожал с чувством пустой рукав его малицы и посчитал было старика калекой. А затем поразился, когда этот пустой рукав замахал, как птичье крыло, и оттуда вынырнула вполне здоровая, крепкая рука.
В рукавах есть еще один секрет: к их наружной части пришиты рукавицы из камуса. Если суешь руку поверх рукавиц, она свободно высовывается из рукава. А если просто суешь руку с груди в рукав, то она всегда попадает в рукавицу. Когда рука «на улице», то рукавица прикрывает кисть снаружи.
Капюшон стягивается ремешком. Узел остроумный — позволяет легко стягивать и освобождать края головного убора. Очень легко ослабить ремешок и упрятать в тепло нос, если холодно.
В тундре все притерто, все опробовано веками, многими поколениями. Казалось бы, в наше время можно обойтись и без этих шкур: есть более крепкие материалы для одежды, которые не преют, не рвутся, не линяют, как олений мех. Может быть, использовать эти шкуры, чтобы добро не пропадало, только как следует продубив их, а то они мокнут каждый день.
Не так-то все просто. Олений мех — самый теплый из всех известных доныне естественных и искусственных мехов. Об особенностях оленьего меха писалось уже много раз. Каждый волос оленя представляет собой полую трубку. Для Севера это благо, а для более умеренных краев олений мех непригоден. Он быстро пересыхает, ломается, вылезает. Словом, он не служит людям более теплых мест. Ненцы обрабатывают шкуры просто. Женщины скребками удаляют мездру (внутреннюю часть шкуры) и размягчают шкуру. Немного ее все-таки дубят — засовывают за шесты чума, где она коптится. Процесс дубления в этом и заключается.
В таком виде шкура для малицы идеально держит тепло и великолепно выводит наружу влагу. Представьте себе, что на свирепом морозе в изолирующей одежде вы вспотели. Наверняка вам в этой ситуации согреться не удастся, и судьба тут одна — дорога к предкам. В малице вы можете не опасаться такого ужасного исхода. Внутри нее даже после тяжкой работы будет сухо. Правда, снаружи она покроется густым инеем: работает дренажная система.
Может показаться, что разумнее одеваться потеплее под самой малицей. Истина «чем больше на себя наденешь, тем и теплее будет» кажется незыблемой. Вот тут-то как раз и можно ошибиться. Малицы шьются еще с одним секретом, скрытым от глаз. Шкуры поворачиваются при кройке остью вверх. Направление ворса не к ногам, а к голове человека. Малица изнутри представляет собой щетку, которая облегает всю верхнюю часть тела. Она и «работает» как щетка. Если защитишься от нее рубашкой, будешь мерзнуть. А так, чуть стало холодно, пошевелишься, разотрешься о малицу и опять тепло. Таким образом, рубашка под малицей — это не прогресс, а легкомыслие, точно так же, как и носки в чижах.
Женщины носят ягушки. Ягушка — шуба. Ее завязывают изнутри, и она становится такой же непробиваемой для холода, как и малица. Ягушка несколько менее удобна для работы вне чума, но это несущественно. Она создана для кратковременного пребывания под открытым небом. Разный образ жизни — разная одежда. Ягушки необычайно нарядны. На них нашивают знаменитые орнаменты, поражающие всех, кто с ними сталкивается. Женщины везде женщины и, чтобы украсить себя, идут на невероятные жертвы. Чтобы сшить орнаменты только для одной ягушки, надо вручную осилить пятьдесят метров шва оленьей жилкой. Даже на. самой заурядной ягушке приблизительно сто метров шва. Стежки делаются через один миллиметр. Значит, надо сделать сто тысяч стежков. А на орнаментах эти стежки делаются особенным, чисто хирургическим способом. Края кожи стыкуются, и мастерица прокалывает их иголкой на две трети толщины кожи. Стежок не должен вылезать наружу, он должен быть спрятан внутри. Вообразите себе хирурга, который будет накладывать пятидесятиметровый шов не в силу необходимости, а ради собственного удовольствия! Впрочем, здесь есть изречение, которое весьма приблизительно можно перевести так: «Ягушка — визитная карточка девушки, а малица и кисы — характеристика женщины».
Одежда шьется по канонам не менее строгим, чем правила производства и ношения формы в дисциплинированной армии. Здесь это необходимо. Найдена оптимальная форма, к которой ничего не прибавишь и от которой ничего не убавишь. Единообразие быта породило и стереотип поведения. Попробуйте посмотреть, как ведут себя женщины в театральном гардеробе. У каждой свои движения, которыми они поправляют одежду и волосы: разные прически, разные платья — различные движения. Разве что совершенно одинаково поправляют бельишко, защипнув его сквозь платье. Тоже понятно: платья разные, а белье одинаковой конструкции. В тундре все одинаковое.
В чум ворвалась дочурка хозяина, румяная Пуда-не — Последняя Женщина. Так назвали потому, что почувствовали родители приближающуюся осень свою. Последней Женщине четыре года. Щеки выпирают из-под шапки с настоящими бронзовыми подвесками. «Еще бабушкины», — говорит мать. Последняя Женщина спрятала руки внутрь ягушки, распустила завязки и присела на корточки около печки. Полы ягушки опустились. Пуда-не тоненьким голоском пела:
— Я сижу, как куропатка, я сижу, как куропатка…
В самом деле, маленькая, румяная, как клюква, куропатка.
— Холодно? — спросила ее мать.
— Немножко холодно, немножко нет, — ответила девчонка и снова замурлыкала свое: — Я сижу, как куропатка, я сижу, как куропатка…
Ее мать, Таня, накинула ягушку. Потом пригнулась и стала завязывать ягушку изнутри.
— Пойдешь отцу помогать? — спросила она Последнюю Женщину.
— Пойду, — встрепенулась «маленькая куропатка».
Она быстренько встала, слегка пригнулась и стала завязывать свою детскую ягушку. Руки в рукава они всунули одновременно. Взрослая Таня сделала на ягушке две складки на боках и прижала их плетеным пояском на уровне бедер. Маленькая Последняя Женщина совершенно так же сделала две складки на боках и наложила на бедра пояс. Потом они быстро передернули пояс на талию и завязали его одинаковыми узлами. Казалось, что большая Таня отражается в маленьком зеркале.
Можно подумать, что дело здесь в семейном сходстве. Так сказать, генетический стереотип. Нет. Эти движения совершенно одинаковы во всей тундре, у всех людей, которые друг друга никогда и не видели.
— Ну, пошли, — сказал Сююку.
Сети стоят недалеко, поэтому Сююку ходит к ним пешком. Мы тянули за собой пустые нарты, к которым были привязаны пешня, моток веревки да уложены три пустых мешка. С обрыва на речку Танаму скатились легко. Потом полезли по тальниковому склону на противоположный берег. Сююку, легкий и подтянутый, неглубоко погружал ноги в снег и легко шел вверх. Я перегревался, словно автомобиль на крутом подъеме. Как ни ступлю, все по пояс. И так старался ставить ноги, и этак, все одно проваливаюсь.
«Грешен я сильно супротив Сююку», — подумалось мне, когда я отдыхал лежа, насилу высвободившись из очередного плена.
Вылезаем из тальников, и снег становится плотнее, жестче. Снег еще не слежался. Еще морозов настоящих не было. Нет застругов, твердых, как тротуар. Ноябрь здесь — месяц без застругов.
Нарты поползли веселее. Мы пересекаем небольшое плато — летом это лайда — и выходим на первое озеро. Угодья Сююку. Снега на озере нет. Небольшая поземка даже поначалу приятна. Холодит горящее лицо. Малиновое солнце красит лед в желто-синеватые мертвенные тона. Тени длинные неправдоподобно.