Предельно честно: народы Севера прибавляются в численности. И довольно ощутимо. Передо мной лежит простейшая таблица, где я выписал все годы от 1880-го до 1973-го. Две страницы, напечатанные на машинке, заполнены тощей вертикальной линией цифр. Против каждой даты — число людей, родившихся в этом году. Естественно, что для давних дат мы можем найти только количество оставшихся в живых, а не рожденных вообще. Это понятно. К тому времени, когда мы можем проверить, сколько родилось, а сколько выжило, цифровой поток нарастает. Темп нарастания лавинообразен. На тысячу семьсот с чем-то человек в 1973 году прирост составил около семидесяти человек. («Около» — потому что был еще не конец года.) Все это грубо, неточно, но достаточно выразительно. Около пятисот человек, у которых могли быть дети, произвели на свет около семи десятков человек. Из двухсот пятидесяти брачных пар родила каждая третья. Всего этого вполне достаточно, чтобы вопрос о вымирании был похоронен.
Гыданская школа — одна из лучших в Ямало-Ненецком национальном округе. Штат — сорок учителей, число учеников — более полутысячи. История школы начинается в 1935 году.
Чум старика Нымю стоял на Черном мысу в Гыданской губе. Лето выдалось хорошее, рыба сама лезла в сети. Нымю рыбачил каждый год на одном и том же месте, и Черный мыс редко обманывал его. По последнему снегу старик уходил все дальше и дальше на Север, к побережью Ледовитого океана, пока не достигал своего любимого места. Здесь и комара было поменьше, и тальника хватало, и рыба шла хорошо.
Старик пришел с берега, принес десять крупных рыб. Жена положила их на нарты и стала потрошить — делать юколу. Старик уселся рядом чинить снятые сети. Сети были старенькие. Крупная рыба рвала размокавшие, слабые нити. Приходилось каждый день ковырять иглой, чинить прорехи. Сети эти были еще отца Нымю. Отец связал их сам, распустив на нитки кули. Кули привез как-то купец-зырянин. Взял за каждый куль песца. Отец радовался. Два куля надо было на одну сеточку-кормилицу. Даром он получил эти сети.
— Опять мучиться будешь? — спросила жена, когда Нымю растянул сеть на вешалах для юколы, — Чего глаза себе портишь? Тебе же фактории начальник дал сети. Еще даст.
Нымю не ответил. Он внимательно рассматривал прорехи, собирая сеть на поплавки. Потом крикнул в чум сыну Аси:
— Парень, принеси талины!
Аси выпрыгнул из чума, держа несколько ровных прутьев. Молодой парнишка, спокойно ходить не любит, все бегает да прыгает. Все хочет победить на весеннем празднике, когда оленные люди собираются, через нарты прыгают.
— Теперь камней принеси, — проворчал Нымю, разложив тальник. Парень вихрем скатился на берег и также бегом принес несколько увесистых кремневых желваков.
— Пойду, может, гуся принесу, — попросил парень.
Надо было давать ему берданку и патрон. Нымю размышлял: стоит ли целый патрон тратить на гуся?
— Дай ему патрон, — попросила жена. — Ты же на фактории можешь много взять патронов. Чего жалеешь?
Правда. С патронами давно уже совсем хорошо. На фактории их дают много. Столько раньше у купца не купить было. Однако и попусту их тратить все равно нельзя.
— Ладно, — решил старик.
Парень с берданкой быстро пошел за мыс, в сторону озер, где гуси водились так же надежно, как патроны на фактории. Старик смотрел, как легко идет сын, и улыбался. Один остался парень. А всего было десять, сколько пальцев на руках. Умерли. Один Аси остался.
Старик стал не спеша сгибать тальник, поглядывая на все уменьшавшуюся фигуру сына. Он свертывал гибкие прутья в кольца, куда свободно проходил кулак. Потом он одним движением косо срезал прутья от середины к концу и накладывал срезанные части друг на друга так, что сложенные концы тальника были не тоньше и не толще остальной части. Соединение старик тщательно обматывал ремешком. Потом он брал камень, обертывал его куском шкуры от старого нюка — покрытия чума. Концы шкуры завязывал на кольце. Получалось грузило.
Парень поднялся на хребтик, проходящий по середине мыса, и остановился. Нымю видел: он будто замер, потом побежал обратно к чумам. Старик встал в тревоге и недоумении. Сын вел себя так, как будто увидел что-то необычное. Его мать тоже бросила чистить рыбу и замерла.
— Пароход идет! — закричал парень, подбегая ближе.
— Чего же ты испугался? — спросил Нымю.
— Не один идет. Другой тащит, как оленя тынзяном.
— Пускай два придут, — спокойно сказал старик.
— Второй-то совсем не знаю, чего везет… Дрова, что ли?
— Увидим.
…Старина Аси повертел в руках мою авторучку, отложил ее и рассмеялся.
— Сильно я тогда удивился. Я-то леса большого не видал тогда. Только реки — Таз видел, Гыду видел. На наших реках вверху тогда лес не добывали. Плавника было мало совсем. Если где найдем бревно, себе брали. Однако больших бревен вверху нет, одни маленькие. А тут сразу целый пароход больших бревен. Не думал тогда, что такой большой лес может быть. Это тогда нам школу привезли.
…Пароход повернул к берегу. Аси с отцом и матерью стояли на берегу и смотрели, как по воде хлопали плицы колес, вертясь то быстро, то медленно. Русский на носу парохода макал в воду длинную полосатую палку и что-то кричал непонятное. Пароход медленно надвигался на берег, и его разворачивала, тянула за толстенную веревку баржа, сносимая течением. Пароход ткнулся носом в самый берег, и русские, спрыгнув на землю, стали заколачивать в нее толстые железные палки. Аси даже зажмурился, чтобы не видеть такого страшного греха. Живую землю эти люди ранили железом.
— Теперь беда будет, — услышал Аси за собой скрипучий голос соседа Котоя, — Теперь Я-Меню — Земля-старуха беду всем сделает.
Котоя боялись. Он был богатый. Возил товары зырянских купцов. С ним дружили эти купцы, всегда в гости приезжали. У Котоя было много оленей. Четыре стада ходили в Гыданской тундре. Пасли их чужие пастухи. Сам Котой только несколько раз в году каслал — кочевал, уходя зимой в теплые леса, а летом возвращаясь сюда, на Север, в щедрую Гыданскую губу.
Нымю втянул голову в плечи и побрел к чуму, однако вернулся. Грех-то совершили приезжие. Может, ему и людям его ничего не будет. А пароходы сюда ходили раз в году. Это событие не пропустишь. Надо торговать, покупать товары. Надо разных людей посмотреть. Потом нечего будет рассказывать гостям зимой, если в чуме спрячешься.
— Ань-торова! — сказал нестарый высокий человек, подойдя к ненцам.
— Ань-торова, ань-торова, — ответили все. Гость всегда остается гостем, и с ним надо быть вежливым.
— Чум иди, мой чум, — махнул рукой в сторону своего жилья Нымю, — гости.
— Спасибо, — ответил по-русски человек и прибавил по-ненецки: — Пошли, у тебя гостевать будем.
Это особенно поразило Аси. Приезжий знал его язык.
В чуме сразу же стало ясно, что приезжий не новичок в тундре. Он уселся, как человек, бывавший в чумах и знающий кочевой быт. Он с явным удовольствием ел айбат — сырую рыбу, запивая ее чаем, утирал пот и поглядывал по сторонам.
— Чего торговать будешь? — наконец не выдержал Котой. Он сидел важный и серьезный.
— Торговать не буду, — ответил человек.
— Тогда чего пришел? — продолжал допытываться Котой.
— Учить детей приехал, — ответил гость, откидываясь на шкуры.
— Как учить? — не понял Котой.
— Школу поставим у вас и будем с женой учить ваших детей грамоте.
Котой знал, что у русских и зырян люди умеют на белой тонкой коже зверя, которого никто не знал ни в Гыданской, ни в Ямальской тундре, тонкой деревянной палочкой, у которой как-то выжжена сердцевина, чертить разные тамги. Больше всего его удивляло то, что палка не сгорела, когда ее прожгли насквозь и угли остались в середине. Никто не мог ему это объяснить. Купцы-зыряне говорили, что делают такие палочки далеко, куда доехать нельзя. Зырянские купцы ставили тамги, когда Котой забирал у них товары в долг, и всегда смотрели их, когда он привозил пушнину для расплаты. Тамги говорили, сколько Котой должен купцу. Однако они всегда врали. Котой помнил, что брал он меньше, а тамги показывали больше. Но ему было невыгодно ссориться с купцами. Ему-то товары доставались даром. Это у других он брал в расплату пушнину.