Казалось, они молчали целую вечность. Наконец мать заговорила:
– Твой отец считает, что я не смогу пережить его смерть.
– А ты сможешь? – простодушно спросила Нина.
– Сердце человека способно выдержать невообразимые вещи.
В этом Нина не раз убеждалась, путешествуя по миру. Как ни парадоксально, именно такой смысл несли в себе ее снимки воительниц.
– Да, но боль никуда не девается. Во время Косовской войны я однажды беседовала…
– Не говори со мной о работе. Такое можешь обсуждать с папой. Меня не интересует война.
Нину ее слова не задели – во всяком случае, в этом она постаралась себя убедить. Сама виновата, нечего откровенничать с матерью.
– Прости. Хотела поддержать разговор.
– Зря. – Мать наклонилась и прикоснулась к медной колонне, беспорядочно увитой бурой увядшей лозой. Из-под снега тут и там проглядывали красные ягоды остролиста, обрамленные блестящими зелеными листьями. Мать, конечно, этих красок не различала. Дефект зрения не позволял ей видеть сад в его подлинной красоте. Мередит всегда удивлялась, с чего бы женщине, для которой весь мир черно-белый, вдруг захотелось сажать цветы, зато Нина хорошо понимала мощь черно-белых изображений. Иногда достаточно обесцветить картину, чтобы она предстала перед тобой в истинном свете.
– Пойдем, мам, – сказала Нина, – я приготовлю нам ужин.
– Ты не умеешь готовить.
– И чья же это вина? – вырвалось у Нины. – Готовке дочерей учат мамы.
– Знаю-знаю, во всем виновата я. Как и всегда. – Мать поднялась и, захватив вязальные спицы, покинула сад.
Глава 4
Собаки встретили Мередит с такой радостью, словно она не появлялась дома лет десять. Рассеянно почесав каждую за ухом, она вошла в дом и включила везде свет по пути от кухни до гостиной.
– Джефф? – позвала она.
Тишина.
Тогда она сделала то, чему внутренне противилась: налила ром с колой – в основном ром, – вышла на веранду, села на маленький белый диван и стала смотреть на долину, залитую лунным светом. Питомник в таком освещении казался зловещим – сплошь корявые голые ветки в грязном снегу.
Мередит потянулась к корзинке, вытащила оттуда старый шерстяной плед и накинула его на плечи. Она понятия не имела, как справиться с горем и принять неизбежное.
Без папы она боялась стать такой же, как спящие яблони в их питомнике, – хрупкой, беззащитной, ранимой. Ей хотелось бы верить, что она не останется с этой болью один на один, но кто сможет ее поддержать? Нина? Джефф? Девочки? Мать?
Последний вариант казался абсурднее всего: мать не поддерживала ее никогда. Теперь они и вовсе станут чужими людьми, которых связывает только любовь умершего человека.
За ее спиной скрипнула дверь.
– Мер, ты чего сидишь здесь в такой мороз? Я тебя потерял.
– Хотела побыть в одиночестве.
Эти слова явно задели его; она хотела бы взять их назад, но оправдываться не было сил.
– Я не это имела в виду.
– Именно это.
Мередит поднялась; плед соскользнул с ее плеч и остался лежать на диване. Изобразив улыбку, она прошла мимо Джеффа в гостиную.
Сев в кожаное кресло возле камина, Мередит мысленно поблагодарила мужа за то, что он развел огонь, – как оказалось, она страшно замерзла. Крепко сжимая стакан, она отхлебнула ром. Только когда Джефф подошел к ней и посмотрел на нее сверху вниз, она спохватилась: нужно было сесть на диван, чтобы он смог расположиться рядом.
Он налил себе выпить и опустился на подножье камина. Вид у него был усталый. Разочарованный.
– Я думал, ты захочешь поговорить, – сказал он тихо.
– Пожалуй, нет.
– Как мне помочь тебе?
– Он при смерти, Джефф. Вот, пожалуйста, я сказала это. Мы разговариваем. Мне сразу же полегчало.
– Мер, прекрати.
Мередит понимала, что муж не заслужил такого гадкого обращения, но сдержаться не смогла. Ей хотелось остаться одной, забиться в какой-нибудь темный угол и притвориться, что ничего не случилось. Как он может не видеть, что ее сердце вот-вот разорвется, – или считать, что разговорами сумеет его исцелить?
– Чего ты от меня хочешь, Джефф? Я не знаю, как с этим справиться.
Он приблизился к ней и помог подняться. Кубики льда задребезжали в стакане. И как она могла не заметить, что дрожит? Джефф забрал стакан у нее из рук и поставил на столик у кресла.
– Я сегодня говорил с Эваном.
– Знаю.
– Он переживает.
– Еще бы. Он же… – Она не смогла второй раз произнести это вслух.
– При смерти, – мягко договорил он. – Но переживает он не из-за этого. Он боится за тебя и Нину, за вашу мать, за меня. Ему кажется, что семья без него распадется.