Беспокоило ее совсем другое: хотя Мадлен жаждала стать любовницей Томаса, ей вовсе не хотелось к нему привязываться, тем более влюбляться в него. Это могло бы причинить ей боль при расставании, да и ему тоже. Мадлен пока не знала, насколько глубоки его чувства к ней, но начала подозревать, что у Томаса весьма серьезные намерения. Иногда, когда она ловила на себе его любящий взгляд, ей даже становилось не по себе. При этом черты его лица как бы смягчались, а в глазах отражались те мысли и чувства, которые он не желал высказывать.
Они еще не стали любовниками, и после того памятного вечера в кухне Томас ее даже ни разу не обнял, хотя она постоянно пыталась его обольстить. Правда, он два раза поцеловал ее, но оба раза прерывал поцелуй – видимо, опасался, что страсть захлестнет его и ему уже не удастся остановиться.
Мадлен ужасно устала от всех этих игр. Она страстно желала Томаса и решила, что сегодня, в канун Рождества, он непременно станет ее любовником, чего бы ей это ни стоило. Канун Рождества – время делать подарки, и она намеревалась получить свой, самый желанный.
– Мне бы хотелось узнать, как случилось, что ты стала работать на англичан, – неожиданно заговорил Томас.
Сидя на диване перед камином, в котором весело потрескивали поленья, они потягивали бренди после восхитительного ужина (жареный гусь, начиненный луком и шалфеем, тыква, сливовый пудинг и холодный шоколадный фадж[4]; остатки ужина было решено прикончить на следующий день, после посещения рождественской службы. Был поздний вечер, и последние два часа Томас рассказывал о своих предыдущих расследованиях. Мадлен слушала, затаив дыхание. Оказалось, что Томас – удивительный человек и едва ли за последние десять лет кто-нибудь сделал больше для блага Англии, чем он.
«Что ж, теперь, очевидно, моя очередь рассказывать», – подумала Мадлен. С улыбкой взглянув на Томаса, она сказала:
– После ваших историй, мистер Блэквуд, мои покажутся невероятно скучными.
Томас сделал глоток бренди и тоже улыбнулся.
– И все-таки расскажи, – попросил он.
Мадлен какое-то время в задумчивости смотрела на янтарный напиток в своем бокале. Наконец, собравшись с мыслями, заговорила:
– У меня было не слишком веселое детство, Томас. Моя мать презирала меня, хотя вовсю использовала в качестве прислуги. В шестнадцать лет в свободное время я начала танцевать на сцене, чтобы заработать хоть какие-то деньги, правда, это случалось нечасто. Но становиться проституткой я упорно не желала, в основном потому, что прекрасно видела, какой стала моя мать. Мне хотелось самой себя содержать, но я не знала, как этого добиться.
– Твоя мать была проституткой? – спросил Томас. Мадлен покачала головой:
– Она отдавалась за опиум, когда ей требовалась очередная порция, а денег не было. Во время этих свиданий я часто сидела в соседней комнате и все слышала.
Томас тяжко вздохнул, а Мадлен между тем продолжала:
– На сцене я зарабатывала очень мало. К тому же приходилось терпеть приставания всяких гнусных личностей. Я научилась не обращать на это внимания. Мне удавалось припрятать почти все заработанные деньги, так что мать о них не знала. Проработав четыре года, я скопила достаточно, чтобы уйти от нее, и когда мне исполнилось двадцать, я наконец смогла это сделать. – Мадлен вздохнула. – Как же она ненавидела меня за это, Томас! Когда я закрывала за собой дверь, вслед мне неслась площадная брань, и не потому, что мать так уж беспокоилась за меня, а потому, что она лишилась прислуги. Ведь я дотаскивала ее, пьяную, до кровати, убирала в доме, чинила одежду, готовила, мыла посуду. Я не видела ее девять лет, и, должна признаться, за все эти девять лет я не скучала по ней ни дня.
Мадлен внезапно умолкла и пригубила из своего бокала.
– Значит, тебя никто не любил? – пробормотал Томас.
Мадлен молчала. Снова пригубив из бокала, она взглянула на Томаса. Его светло-карие глаза смотрели на нее с таким пониманием и с такой теплотой, что у нее сжалось сердце. Протянув руку, он провел ладонью по ее волосам и тихо вздохнул.
– Единственным человеком, который искренне любил меня, был мой отец, – прошептала Мадлен.
Томас внимательно посмотрел на нее:
– Наверное, тяжело в таком юном возрасте лишиться любимого человека?
Мадлен стало не по себе. Ей не хотелось говорить на эту тему – слишком уж тягостными были воспоминания.
– Я видела его всего лишь несколько раз. Но мне кажется, мысль о том, что в один прекрасный день он приедет за мной и заберет меня в Англию... Мне кажется, мысль об этом делала меня счастливой все детские годы. Когда я узнала, что он умер, во мне словно что-то умерло вместе с ним. Казалось, у меня украли все надежды и мечты. Именно в этот момент я и решила, что уйду от матери и стану сама себе хозяйкой. Моя нынешняя жизнь именно такая, какой я ее сделала. Я не желаю быть несчастной.
Томас кивнул:
– А вот меня родители любили. И мать, и отец. Но они уже давно умерли, и я плохо помню то время, когда жил с ними. Лишь отдельные эпизоды. Уильям меня обожает, но я ведь его отец, единственный близкий человек. Кроме меня, у него никого нет. И жена очень меня любила. Нас с ней поженили. Она приходилась мне дальней родственницей, и мы с детства знали друг друга и знали, что поженимся. Я тоже ее по-своему любил и очень тяжело переживал ее смерть. – Он пристально взглянул на Мадлен. – Наверное, меня все-таки больше любили, чем тебя. Но в этой любви не хватало... страсти.