Разумеется, Томас и так получил бы удовольствие, даже если бы вовремя вышел из нее. Но она упорно удерживала его, хотя прежде никогда себе такого не позволяла – ни с одним мужчиной. Она всегда боялась забеременеть, но прошедшей ночью для нее это почему-то не имело значения.
И вот сейчас, холодным январским утром, Мадлен поняла: пришло время взглянуть правде в глаза. А правда состояла в том, что она вполне могла забеременеть. При этой мысли по телу ее пробежала дрожь. К ее удивлению, это была не дрожь отвращения, а дрожь, вызванная необычным теплом во всем теле. Мадлен знала, что Томас любит ее, – теперь она уже нисколько в этом не сомневалась. И если у нее родится от него ребенок, то он будет любить его – в этом тоже не могло быть сомнений, пусть даже у нее, у Мадлен, небезупречное прошлое. И еще она точно знала: если у нее действительно появится ребенок, то Томас навсегда останется с ней и всегда будет любить ее. Мадлен прочитала это в его глазах в тот момент, когда он, не выходя из нее, содрогался в сладостных конвульсиях. Возможно, именно поэтому, и только поэтому она удерживала его.
Не исключено, что она все-таки не забеременела. Все равно было страшно. Мадлен казалось, что она на время лишилась рассудка: ведь всего лишь одна-единственная ночь, пусть и невероятно страстная, могла изменить всю ее жизнь.
Да, она на редкость глупа.
Мадлен в сердцах пнула носком ботинка пушистый снег, и в воздух взметнулась искристая белая пыль, тотчас же осевшая на собольем мехе, которым по подолу было оторочено ее пальто. Завернув наконец за угол, она увидела вдалеке дом священника, а за ним – небольшую церковь, в которой уже, наверное, собрались почти все обитатели Уинтер-Гарден.
Мадлен тщетно попыталась не думать о прошедшей ночи и о ребенке. Мысль о том, что она, возможно, беременна, не давала ей покоя. Что ж, если у нее родится ребенок, то ей придется нести за него ответственность. Именно эта мысль и заставила ее сегодня отправиться в церковь. Дело в том, что здесь Мадлен рассчитывала встретить Дездемону. Причем в таком месте эта особа не смогла бы ее проигнорировать, так как всем присутствующим подобное поведение показалось бы неприличным.
Мадлен не понимала, почему ей раньше не пришла в голову мысль подкараулить Дездемону после вечерней службы, она уже несколько недель хотела с ней поговорить. Может быть, потому, что дома у Дездемоны они могли бы поговорить в более непринужденной обстановке, не опасаясь, что их подслушают. Кроме того, Мадлен редко посещала эту маленькую английскую церковь. Но, поразмыслив сегодня утром, она поняла: у нее нет времени на то, чтобы идти к этой женщине домой – ей бы в очередной раз сообщили, что Дездемоне нездоровится или что она отдыхает. Разговаривать на улице, конечно, тоже не очень удобно, но у Мадлен не было выбора. Она лишь надеялась, что Дездемона придет в церковь и сможет на несколько минут улизнуть от матери.
Мадлен уселась в самом дальнем ряду и принялась без малейшего интереса слушать проповедь преподобного Беркли. Тот в первый же день знакомства дал ей понять, что считает ее очаровательной женщиной и весьма рад тому, что она останется в Уинтер-Гарден. Однако викарий не одобрял того, что Мадлен поселилась под одной крышей с неженатым мужчиной. Странно, что при этом он разрешил своей дочери навещать их. Наверное, посчитал, что дочери это не повредит.
Мадлен обвела взглядом церковь и увидела женщину, которую искала. Дездемона сидела во втором ряду справа, рядом с маленьким хором, поющим фальшиво, но с чувством. На ней была пурпурная соломенная шляпа, украшенная тремя длинными перышками такого же цвета и завязанная под подбородком широкой атласной лентой. Шляпа была надета таким образом, чтобы из-под нее выбивались белокурые пряди, что очень шло Дездемоне. Пенелопы же рядом не было. А справа от Дездемоны сидела рослая девица с такими же белокурыми волосами, и они то и дело перешептывались. «Должно быть, одна из ее сестер», – решила Мадлен.
Хор допел последний псалом. Мадлен вместе со всеми встала и снова взглянула на Дездемону – та уже направлялась к выходу.
И тут Мадлен впервые получила возможность как следует рассмотреть эту женщину (на чаепитии у миссис Родни было бы неприлично ее рассматривать). Изящная, хрупкая, ухоженная и хорошо одетая, Дездемона почему-то не вызывала восхищения. По-видимому, виной тому были кислое выражение лица и слишком уж светлые голубые глаза, тусклые и безжизненные. Казалось, эта женщина не ждет от жизни ничего хорошего. Беременность уже была заметна, но, вероятно, не все разглядели ее животик – лишь самые наблюдательные. Дездемона смотрела прямо перед собой, и весь облик этой молодой женщины выражал безграничную печаль. Лицо ее казалось неестественно бледным. Очевидно, Дездемона чересчур сильно напудрилась и скрыла под толстым слоем пудры естественный румянец, который, как принято считать, присущ всем беременным женщинам. Мадлен догадывалась о причинах этой грусти, и сердце ее наполнилось состраданием и сочувствием к молодой женщине, поддавшейся искушению.