Он не взглянул на семейство, когда они двинулись дальше.
Они вернулись на дорогу. Еще через час гусар остановился и медленно спешился – еще скованнее, чем в прошлый раз. Он стал возиться со штанами, видимо, чтобы помочиться, и Люциуш отвернулся, чтобы его не смущать. Но прошло несколько минут, а он так и стоял. Люциуш оглянулся. Что-то было не так. Еще через минуту Люциуш услышал, как он ругается, потом постанывает, как будто тужится, и, наконец, сдается и снова залезает в седло.
Ближе к вечеру они въехали в пустую деревню и остановились в заброшенном доме. Со стен все было содрано; на кухне пусто, дверцы шкафов распахнуты, на полу груда разбитой посуды. В открытом ящике лежала икона святого Станислава Польского, как будто ее там спрятали, а потом нашли.
Польша, подумал Люциуш. Галиция. Где-то в лесах они, видимо, пересекли границу. На столе почему-то стояла красивая керамическая музыкальная шкатулка с незнакомой мелодией. Кровать разворошили, вытащив из матраса всю солому.
Они завели лошадей внутрь, в столовую. Собрав остатки соломы и отодрав последние сохранившиеся дверцы шкафчика, гусар разжег огонь, убил и освежевал кроликов и сварил их в котелке, который был до того приторочен к его седлу. Без маски его лицо выглядело осунувшимся и усталым; Люциуш обратил внимание, что он почти не ест.
– Вы нездоровы? – спросил он, набравшись смелости.
Тот хмыкнул, но не ответил. Поев, они легли, не раздеваясь, под одним одеялом. Люциуш не засыпал. Анестезия начала отходить, и запястье пульсировало болью. Он жалел, что отправился в путь. Далеко ли до Лемновиц? Кокаина у него оставалось еще на день. Он все время крутил онемевшими пальцами, снова беспокоясь, что нерв может оказаться сдавленным. Но в комнате было очень холодно, он и на другой-то руке пальцев почти не чувствовал.
Он еще не заснул, когда гусар пошевелился, встал и подошел к стене помочиться. Как и в прошлый раз, он стоял долго, пять минут, если не дольше, пока не начал стонать, а потом бить себя по бедрам, или по низу живота, или по пенису – Люциуш не видел, видел только, что делает он это с возрастающей яростью.
Люциуш сел.
– Капрал?
Тот замер. Кулаки его были сжаты. Он поднял их над головой и застонал.
– Капрал? – снова сказал Люциуш. И после, очень нерешительно, впервые в жизни, произнес: – Я врач.
Гусар не ответил. Он разглядывал его из темноты – ввалившиеся глаза над небритыми щеками.
Потом, тоже нерешительно, сказал:
– Не идет. Больно, вот тут…
Люциушу понадобились считаные секунды, чтобы понять, о чем говорят симптомы. В учебниках обструкция может объясняться десятком разных причин, но на Восточном фронте, с борделями по краям каждого гарнизона, такое заболевание у здорового в остальном человека может иметь только одно объяснение. В Кракове клиники принимали постоянный поток солдат, которым нужно было расширение уретры после вызванной гонореей стриктуры. Он видел, как матерые, несгибаемые солдаты плакали словно дети.
– Завтра, – сказал Люциуш, – в госпитале, об этом позаботятся.
– Не идет ничего, – сказал гусар.
Люциуш сказал:
– Я понял. Завтра мы доедем до госпиталя…
– Вообще ничего!
– Я понял, понял. – Он глубоко вздохнул. – Когда в последний раз удалось?..
Но гусар не ответил. Вместо этого он повернулся, держа пенис на раскрытой ладони, словно говоря Люциушу: вот, смотри. Люциуш поколебался, но потом достал из своего рюкзака свечку, зажег ее и присел на корточки перед гусаром. Думай. Вспомни лекции об анатомии мочевого пузыря. Беда в том, что он их пропустил ради работы в лаборатории у Циммера.
Он велел гусару потужиться, и на конце пениса появилась капля мочи. Люциуш аккуратно пальпировал его живот. Живот был напряжен, мочевой пузырь переполнен. Когда-то он весело шутил с Фейерманом про хронические венерические заболевания; это явно были не те героические операции, которых он ожидал бы на фронте. Но теперь в его воображении рисовались разнообразные последствия нелеченой закупорки. Лопнет ли мочевой пузырь? Или мочеиспускательный канал? Или почки откажут еще до всяких механических последствий?
– Завтра в госпитале… – начал Люциуш.
Гусар помотал головой:
– Я в седло сесть не могу. – Он согнулся и с такой силой врезал себе кулаком по животу, что у Люциуша не осталось сомнений – теперь-то что-нибудь непременно лопнет.