Л у к е р ь я. Жаль мне этого прохожего… Такой несчастный! Видно, что горе скрутило да замучило его, — сгорбленный и больной!
О р и с я. И одет как нищий! В такую вьюгу и стужу еще замерзнет!
Л у к е р ь я. И как его выпустили в глухую, страшную ночь? Ох, людям чужое горе — шутка, а мне так грустно, что не простилась с ним.
О р и с я. Да ты, известно, по каждому страннику, по каждому нищему убиваешься: ты у нас такая!
Л у к е р ь я. Потому как сама на той же тропке стою… а только знаешь, сестрица, этот словно родной мне, словно говорили мы с ним.
О р и с я. И не диво: верно, не раз его видела, не раз слыхала, он же тут бывал, сам говорит, и всех знает.
Л у к е р ь я. Да кто ж он такой? Думаю, гадаю и вот-вот, кажется, ухватила нитку, а она и оборвется… даже голова болит, а на сердце точно камень тяжелый…
О р и с я. Да тебе все чего-то тяжело.
Л у к е р ь я. Ох, веселье мое давно увяло. А сегодня что-то особенно грустно, будто сердце чем сдавило, будто предчувствие какое…
Явление второе
Т е ж е, д е д, О л е к с а, А н т о н, б а б а, Г а н у л ь к а, Я с ь к о
Д е д (входит). А кто тут? Зажгите свет.
Ему помогают раздеться.
Л у к е р ь я (спохватилась). Сейчас… только где же спички?
Г а н у л ь к а. Вот тут в печурке… (Подает, зажигает.)
А н т о н. Ну, и перепугался, сердешный…
Б а б а. А разве не из-за чего было?
Я с ь к о. Там, мама, дядя Свирид въехал на лошадях на ту узкую чертову скалу, что повисла над пропастью, и ни туда ни сюда. Повернуться нельзя, а он только: "спасите" да "спасите"!
Л у к е р ь я. А что ж, сынок, он один, один, без помощи.
Я с ь к о. Он так кричал… Дед думал, что режут!
Л у к е р ь я. А не кричал бы, так никто б и не пришел. (Целует его.)
Д е д. Справедливо.
О л е к с а. Ну и перепугался! Я оттягиваю задок возка, расспрашиваю, как угораздило его вскарабкаться на такую кручу, а он только зубами стучит и бормочет одно: "Разбойники!" Нагнали страху! Ха-ха!
А н т о н. А я и не понял, гнались, что ли?
О л е к с а. Да нет! Пенек стоял, а ему втемяшилось, что Довбня, ну, он и давай объезжать стороной, пока не вперся на кручу.
Д е д. Понятно, водило! (Набивает трубку, сев на полати.)
Б а б а. Нечистая сила может обернуться чем хочешь, только бы на человека туман напустить. (Поспешно выпивает чарку водки.) И на погибель его толкнуть.
Д е д. А это что — от нечисти?
Б а б а. С холода, братец, и со страха. (Садится под столбом.)
О л е к с а. С холода и я выпью, а то не успел согреться и опять… (Наливает, пьет.)
Г а н у л ь к а (Орисе). А мы как возвращались, так Демьяна встретили; я смеюсь, а он хотел меня поймать. Так я все возле деда.
О р и с я. Ой, как поймает!
Г а н у л ь к а. А что! Не испугаюсь; дулю съест!
Все начинают работать: Антон бондарничает, баба щиплет перья и т. д.
Я с ь к о (Лукерье). А может, это и в самом деле разбойник стоял? Как же тогда прохожему? Если встретят одного — зарежут.
О л е к с а. А что, в самом деле, прохожий?
А н т о н. Известно — ушел!
О л е к с а. Ну, его счастье! Хитер!
Д е д. Ох, бедняга, бедняга! Пропадет в такую непогоду.
Л у к е р ь я. Почему ж не задержали, не попросили переночевать?
Б а б а. Как не просили? Просили… Так уперся и уперся.
О л е к с а. Если б не этот случай со Свиридом, я б его задержал.
Д е д. Видно, у него большая беда, если в такую страшную ночь гонит из теплой хаты.
О л е к с а. Должно, его такой страх гонит, страшнее вьюги.
А н т о н. Ты все свое.
О л е к с а. Да, свое! Лучше посмотрите, не стянул ли чего в хате?
Л у к е р ь я. Грех тебе, братец, наговаривать на несчастного. У него и глаза не такие!
Д е д. Очень, очень знакомый… вот-вот, а не припомню… а голос так слышал не раз… И ушел, исчез!
А н т о н. Может, и был тут в работниках, но кто же он?
Д е д. Хватит!
О л е к с а. Был бы он кем путным, не убежал бы.
Д е д. Хватит, говорю!
Пауза; на пороге появляется п р о х о ж и й.
Явление третье
Т е ж е и п р о х о ж и й.
П р о х о ж и й (тихо). Я и не убегал, а, спасибо вам за ласку, остался.
Я с ь к о. Пан здесь?
Д е д. Боже мой!
Б а б а. Вот и хорошо! (Вместе. Все взволнованы.)
А н т о н. Слава богу!
О л е к с а (Лукерье). Ну, что?
Л у к е р ь я. Не пойму!
Д е д. Это хорошо, что послушался. Где же, на ночь глядя, в такую непогоду! Садись сюда, поближе ко мне!
Прохожий, боязливо оглядываясь, подходит.
О л е к с а. Неужели я ошибся?
П р о х о ж и й. Пан хозяин, а что про вашего Яська слышно?
Д е д (даже вскинулся). Про какого Яська? Постой, постой.
П р о х о ж и й. А про третьего вашего сына? Двое здесь, а третьего, старшего, сына нет. Или вы уже о нем, пан хозяин, забыли?
Д е д. Старший, старший… ах, давние дела!
Б а б а (подходит к ним и голосит). Пусть я свой век не доживу, чтоб мне на могиле креста не поставили, если я забыла моего соколика ясного; я ж его на руках не один раз и не десять носила… Своих деток не было, а его как родного сына любила.
П р о х о ж и й. Бабуся, помните? А вы, пан хозяин, уже совсем Яська забыли? Он же у вас первенец, старший…
Д е д. Почему забыл? Помню, давние дела… Только больно. Не надо трогать. А вы его хорошо знали?
П р о х о ж и й. Ох, еще как хорошо: ловкий был парень, расторопный, смелый!
Л у к е р ь я. Боже! Он знает его… (Онемела, слушает.)
Д е д (выбивает пепел из трубки). Слишком уж смелый, поэтому и горе стряслось…
Б а б а. Ой, сталась с ним беда, горюшко тяжкое! Пусть им господь так не простит, как они не простили!
П р о х о ж и й. А что же с ним случилось?
Д е д. Э, пропал ни за грош! Подали на нас в суд соседи Карповцы, чтоб им добра не видать! Ну, меня народ выбрал ходоком, и вот я часто ездил к аблокату и всякий раз брал с собою Яська. На погибель брал, чтоб наслушался всячины. А почему? Потому, что любил его…
Б а б а. Ох, любили и ласкали его все, все добрые люди и все ему разрешали, потому что такой уж был миленький, славненький да ласковый…
Ручками, бывало, обовьет шею и прижмется к тебе, как ягненочек, а глазки у были, как васильки во ржи…
Д е д. Да, да… ох, умница был на удивление, только слишком уж своевольный; и работа у него, и забава были не такие, как у других хлопцев; если работает, бывало, так удержу не знает, как шальной конь, а если гуляет, так дым коромыслом. Иногда бросится на шею, обнимет, целует, чуть не задушит, а другой раз упрется на своем и так, прямо в глаза, любого осой жалит. И ругал я его иногда, а больше прощал. (Задумался.) Суд мы за давностью проиграли, хотя земля по справедливости принадлежала нам. Карповцы хотели отнять землю, а мы не даем: "Не отдадим и все!" Всем миром защищались от обидчиков, а во главе мой Ясько, горячий, как конь! Ну, думаю: "Что ж, если все, так пускай и Ясько!" И вдруг шасть — начальство, мы и руки опустили. Пусть уж обижают — Христос больше терпел! Но не так думала, на горе, молодежь… Выскочили хлопцев двадцать под командой Яська и не дали межевать землю, выгнали урядников вон; значит, бунт, значит, сопротивление власти, начальству! Ну, взяли их в тюрьму и на суд. Одних выпустили, других наказали нестрого, а моего на три года в тюрьму, — зачинщик, говорят; хорошо! За справедливость пусть три года, не век; он еще молодой, думаю, ума наберется…
П р о х о ж и й. Ну что, набрался? Ха-ха-ха!
Д е д (глядя в землю). Набрался, чтоб так черти злых дум набрались.