— Кристина, тысячу раз извините. Ума не приложу, как я мог не заметить вас! Эл, не слушай, я просто пытаюсь выпутаться из безнадежного положения.
— Проехали. Ну и что сказала вам эта сушеная мумия?
— Джорджо? Что у меня классный журнал.
— И вы еще больше раздулись от важности.
Кену было неловко не потому, что он не узнал своего сотрудника, и вовсе не потому, что этот сотрудник иронично относился к его известности. Кристина ему понравилась: сначала умный слегка хрипловатый голос, потом одежда — ни одной вычурной вещи, все очень уместно на ее спортивной упругой фигуре. Затем мальчишеский задор в глазах и движениях. И, наконец, нескрываемое презрение ко всему, чем была Элис. За ланчем Алехин почти не шутил, а стал рассказывать о том, как строился Миланский Duomo и чем апеннинская готика отличается от французской и немецкой. Обычно мгновенная метаморфоза «апостола гламура» в историка-медиевиста действовала на окружающих девушек безотказно. Сейчас, глядя в лукавые глаза Кристины, Кен был в этом не уверен и начал нервничать.
— По-моему, у тебя что-то случилось, — заметила Эл.
— Да, проблемы с Филиппом и вообще.
— Вы с ним спите? — огорошила его Кристина.
После ланча, выйдя из ресторана, Кен с облегчением сел в машину, оставив девушек на виа Монте-наполеоне. Телефон генерального директора упорно не отвечал. Кен набрал номер ее гостиницы и осведомился, у себя ли г-жа Порываева. Получив утвердительный ответ, он решил поехать в отель немедленно.
— Diana Majestic, per favore, — сказал он водителю.
Отель Diana Majestic
Мужчина в крупных иссиня-черных очках Ray-Ban осторожно выглянул из-за двери красного дерева в коридор и, убедившись, что там никого нет, направился к лифту. «Главное — ни с кем не столкнуться», — пульсировало у него в голове. Страх этот был вполне оправдан. Старейший отель Милана являлся излюбленным местом fashion-тусовки во время миланской недели моды. Пол-отеля арендовал офис Gucci-group, а в бальной зале традиционно проходил показ Gucci. Просторный бар всегда был полон азиатских редакторов, русских байеров и прочей игривой публики, которая тянулась к моде, но в особенности к красивым мужчинам. «Кажется, пронесло», — сказал себе обладатель черных очков.
Однако «пронесло» его не совсем — когда он садился в такси, к отелю как раз пришвартовался «Мерседес» Иннокентия Алехина. Пока водитель обегал машину, чтобы открыть своему клиенту дверцу, Кен заметил мужчину в очках Ray-Ban и подумал: «Странно, все fashion-люди действительно на одно лицо».
Алехин в десятый раз набрал телефон своего генерального директора, но в ответ опять услышал усталый женский голос, сообщивший по-итальянски, что номер не отвечает. Порывисто преодолев вертлявую дверь, Кен попросил на ресепшен соединить его с номером г-жи Порываевой.
— Не отвечает? Она точно в номере?
— Не могу сказать вам наверняка, сэр. Хотите, я попробую еще раз?..
— Good afternoon, Miss Porvi… vae… vava. Sorry, Mam. Sorry for disturbing you, but I have a gentleman here who would like to talk to you. Just a moment.
У Кена вырвался вздох облегчения:
— Ну слава богу, — сказал он по-русски, выхватывая трубку у итальянца.
Говоря по телефону, Кен не мог видеть сидевшего в лобби на широком черном пуфе молодого человека в голубых джинсах и диоровских кроссовках. Откинув выбеленную челку, закрывавшую пол-лица, юноша мысленно сообщил себе: «Все здесь».
Когда через полчаса Кен вышел, молодого человека уже не было. Алехин в нерешительности помялся в лобби, как будто что-то соображая, а потом уверенно направился к выходу. Погрузившись в машину, он сообщил Даниэле: «В гостиницу, пожалуйста, а в 10 забери меня на вечеринку Dolce & Gabbana».
Глава вторая
Москва
Церковь Большого Вознесения
Отпевание Филиппа Романова собрало весь глянцевый бомонд Москвы — главные редакторы, редакторы моды, фотографы, визажисты, пиарщики брендов, дизайнеры, известные тусовщики, светские хроникеры. В толпе даже мелькал знаменитый фотограф «Коммерсанта» Валерий Левитин — рыжий, лысый и бородатый. Впрочем, он, как всегда, выглядел обманутым — дескать, опять позвали занятого человека на всякую херню. Зато Алехин был необыкновенно величествен — бледный, с идеально уложенными волосами, он стоял в изголовьи полированного гроба в черном приталенном пальто. В руках, затянутых в черные перчатки телячей кожи, он держал большой букет белых орхидей — любимых цветов Филиппа.
Церемониальная скорбь — как это предписано красивым голливудским кино о смерти богатых и знаменитых, — так решили все, кто не видел красных воспаленных глаз, скрытых большими черными очками. Алехин плакал. Он опять и опять вспоминал Филиппа и утро того проклятого дня, и испытывал гнетущее чувство вины. «Филипп подцепил какого-то маньяка», — повторял себе Алехин, но это заклинание уже не действовало на его аналитические мозги. С недавних пор ему стало казаться, что все проще и одновременно сложнее.