А я… Для меня это был способ донести мою музыку до других людей, кого-то еще помимо меня самой и Йозефа. Пускай Кете и обнаружила мои тайные сочинения, спрятанные в шкатулке под кроватью, но слышал их один лишь Йозеф.
– Ганс, – удивленно воскликнула мама, – мы не ждали тебя так рано!
Нож в моей руке соскользнул. Чертыхнувшись себе под нос, я сунула палец в рот, чтобы остановить кровь из пореза.
– Не хочу пропустить такое важное событие в жизни Йозефа, фрау Фоглер, – отозвался Ганс. – Я пришел помочь.
– Ох, Ганс, благослови тебя Господь, – благодарно промолвила мама. – Ты – наше спасение.
Я забинтовала кровоточащий палец, оторвав полоску ткани от передника, и продолжила работу, изо всех сил стараясь не привлекать внимания. Это жених твоей сестры, повторяла я себе, и все равно невольно украдкой поглядывала на Ганса из-под ресниц.
Наши глаза встретились, и в тот же миг весь жар из кухни куда-то улетучился.
– Доброе утро, фройляйн, – поздоровался Ганс.
Дистанция, которую он тщательно соблюдал, ранила меня сильнее, чем соскользнувший нож. А ведь когда-то мы были близки. Когда-то звали друг друга просто Ганзль и Лизель, были друзьями, если не больше. Давным-давно – до того, как все мы повзрослели.
– А, Ганс, – я деланно хохотнула. – Мы же почти семья, ты по-прежнему можешь называть меня Лизель.
Он чопорно кивнул.
– Рад встрече, Элизабет.
Элизабет. Формально и холодно, как и наши теперешние отношения. Я выдавила улыбку.
– Как поживаешь?
– Хорошо, спасибо. – Карие глаза Ганса смотрели настороженно. – А ты?
– Тоже хорошо. Чуточку волнуюсь. Ну, то есть, из-за прослушивания.
Выражение лица Ганса смягчилось. Он подошел к столу, взял нож и стал делать то же, что и я, – набивать кишку фаршем, перекручивать и отрезать сардельки.
– За Йозефа можно не переживать, – сказал Ганс. – Твой брат играет, словно ангел.
Он улыбнулся, и лед между нами немного подтаял. Мы вошли в рабочий ритм: начинить, закрутить, отрезать, – и на мгновение я была готова притвориться, что все идет, как в детстве. Отец давал нам обоим уроки игры на клавире и скрипке, мы сидели на одной скамейке, вместе учили одни и те же ноты, одни и те же гаммы. И хотя Ганс не продвинулся дальше самых простых упражнений, мы проводили долгие часы за клавиром, соприкасаясь плечами, но никогда – пальцами.
– А где же сам Йозеф? – поинтересовался Ганс. – Убежал в Рощу гоблинов?
Как и все мы, Ганс сиживал на полу у ног Констанцы и слушал ее рассказы про кобольдов и хёдекенов, гоблинов и русалок, про Лесного царя – Владыку Зла. Прежняя близость затеплилась между нами, словно жар в угольках.
– Может, и там, – тихо ответила я. – Сегодня последняя ночь года.
Ганс фыркнул.
– Разве он еще не вырос из игр в фей и гоблинов?
Презрение в его голосе стало для меня ушатом холодной воды; оно уничтожило последние сентиментальные чувства, связанные с общими детскими воспоминаниями.
– Лизель, не присмотришь за чаном? – сказала мама, утирая пот со лба. – С минуты на минуту должны привезти пиво.
– Сударыня, давайте я присмотрю, – вызвался Ганс.
– Спасибо, мой хороший, – кивнула мама. Передала ему мешалку, вытерла руки о передник и вышла из кухни, оставив нас наедине.
Повисла тишина.
– Элизабет… – нерешительно начал Ганс.
Начинить, закрутить, отрезать. Начинить, закрутить, отрезать.
– Лизель.
На долю секунды мои руки замерли, потом возобновили работу.
– Да, Ганс?
– Я… – Он кашлянул. – Я надеялся застать тебя одну.
Вот как? Наши взгляды встретились, и я посмотрела на Ганса без всякого стеснения, открыто и смело. Раньше он казался мне куда более красивым, поняла я. Подбородок не такой уж и решительный, глаза посажены чересчур близко, рот – маленький, губы тонковаты. И все же Гансу не откажешь в привлекательности, и я первая готова это подтвердить.
– Меня? – Я произнесла это чуть хрипло, но твердо. – Зачем?
Его темные глаза скользнули по моему лицу, брови неуверенно нахмурились.
– Лизель… Элизабет. Я хочу прояснить наши отношения.
– Между нами что-то неясно?
– Нет. – Ганс уставился на бурлящую воду в чане, затем отложил в сторону мешалку и шагнул ко мне. – Нет. Я… Я по тебе соскучился.
Внезапно мне стало трудно дышать. Слишком уж близко стоял Ганс, слишком уж его было много.
– Когда-то мы были хорошими друзьями, верно? – спросил он.