– Иди вымойся, – скомандовала мама. – Маэстро Антониус ждет тебя в главном зале.
– Может, и ты со мной? – предложил отец, бесстыдно поигрывая бровями.
– Кыш-кыш. – Мама подтолкнула его к двери. Щеки ее были пунцовыми. – Ступай. – Заметив меня, она вздрогнула. – Лизель! – выдохнула мама, приглаживая волосы. – Я думала, тебя уже нет.
Я замела остатки соли на совок и высыпала его содержимое в огонь. Видите – обо мне легко забывали даже в кругу семьи.
– Давай сюда. – Мама взяла у меня из рук веник и совок. – Бог знает, где еще успела насорить старая ведьма, прежде чем мы ее остановили. – Она тряхнула головой. – Соль, фи!
Я пожала плечами, взяла влажную тряпку и начала протирать подоконники.
– У Констанцы свои предрассудки. – Меня вдруг пронзило предчувствие беды. Соль на пороге давно считалась суеверием. Я не то чтобы презирала суеверия, но сейчас как будто нарушила обещание, данное бабушке.
Выбирай с умом, девонька.
– Вот и пускай предается им в другое время, а не тогда, когда в доме гостит знаменитый маэстро, – отрезала мама и кивнула в сторону подоконников. – Как справишься, разыщи брата и убедись, что он готов к выступлению. – Она вышла из кухни, недовольно бормоча себе под нос: – Нет, ну надо же – соль!
Уже почти закончив уборку, я наткнулась на футляр от скрипки, оставленный отцом. Футляр лежал на каменном полу, открытый и пустой. Вместо инструмента на дне валялась горсть мелких серебряных монеток. Кажется, сегодня не только я нанесла визит герру Касселю.
Я забрала деньги, защелкнула замки футляра и спрятала то и другое в надежное место.
Какое-то время я раздумывала, не лучше ли проверить, как там Кете – Кете, а не Йозеф. Я не прислушалась к словам Констанцы, и это беспокоило меня больше, чем я готова была признать. В груди скреблось чувство вины. Определенно, я забыла что-то важное, но чем упорнее силились вспомнить, что именно, тем дальше оно от меня ускользало. Я тряхнула головой: нет, сейчас не время ударяться в детские фантазии. Я прогнала тревогу за сестру и пошла искать младшего братишку.
Ни в одном из любимых мест – в комнате, на лесной тропинке, в Роще гоблинов – Йозефа не оказалось. Сгущались сумерки, а я никак не могла его найти. Вернувшись из леса, я кусала губы от отчаяния. Но стоило мне занести ногу над лестничной ступенькой, как кто-то схватил меня за руку.
– Лизель!
Я так и подскочила. Это был мой брат, и он прятался под лестницей. Глаза его по-волчьи поблескивали в темноте.
– Зефферль, что ты тут делаешь? – Обогнув лестницу, я присела перед ним на корточки.
Игра света и тени изрезала лицо Йозефа углами и линиями, заострила очертания скул и подбородка.
– Лизель, – простонал братишка, – я не смогу.
Слух о приезде прославленного скрипача распространился по деревне с быстротой пожара. Зрителей на предстоящем выступлении Йозефа ожидалось много, а я помнила о страхе брата перед незнакомыми людьми.
– Ох, Зефф, – вздохнула я. Медленно, осторожно, точно забирая из гнезда крохотного птенчика, я взяла его за руку и повела в комнату.
В спальне Йозефа царил полный кавардак. Повсюду была разбросана одежда, посреди комнаты стоял большой чемодан, который кто-то – наверное, папа – принес с чердака. На кровати лежал раскрытый скрипичный футляр, инструмент был аккуратно обернут шелковым платком. Судя по всему, сегодня Йозеф вообще не притрагивался к скрипке.
– Лизель, я не могу выступать перед маэстро Антониусом, понимаешь? Просто не могу.
Я ничего не сказала и лишь распростерла руки, чтобы крепче обнять его. В моих объятьях брат казался таким маленьким, таким хрупким. Мы оба уродились невысокими и тонкокостными, однако я была крепкой, полной сил, а Йозеф – болезненным и слабым. Младенческую скарлатину он перенес гораздо тяжелее, чем мы с Кете, и с тех пор часто подхватывал простуды и прочие болячки.
– Мне страшно, – прошептал Зефф.
– Ш-ш-ш, – успокоила его я, ласково поглаживая по волосам. – Ты выступишь прекрасно.
– Это тебя должен прослушивать маэстро Антониус, тебя, Лизель, а не меня.
– Тише, тише. Ты – наш виртуоз, только ты.
Это и вправду было так. Когда папа обучал нас игре на скрипке, настоящее мастерство из нас двоих проявлял именно Йозеф, я же считала себя композитором, а не исполнителем.
– Хорошо, но гений ведь у нас – ты, – возразил Йозеф. – Ты создаешь музыку, а я лишь ее воспроизвожу.
Мои глаза наполнились слезами. Брат каждый день повторял, что моя музыка чего-то стоит, однако эти слова всякий раз причиняли мне боль.