- Не считаю это ужасным, просто очевидно, учитывая обстоятельства. Другие вопросы?
- Расскажи мне еще что-нибудь о чем она не знает. - Кингсли улыбнулся, ощущуая изысканную язвительность.
- О чем не знает Элеанор? Дай подумать…Что ж, вряд ли это такая глубокая и мрачная тайна, но я не сказал ей, что мне недавно предложили должность профессора теологии в Григорианском университете в Риме.
Глаза Кингсли округлились.
- Когда это было?
- Около месяца назад. Хотели, чтобы я начал следующим летом.
- Рим?
- Рим.
- И ты отказал им? - Если бы Сорен не оставил Пресвятое Сердце ради удобной преподавательской должности в Риме, он бы никогда… Кингсли отбросил остальную часть этой мысли.
— После всего, через что мы только что прошли, я вряд ли смогу попросить Элеонор, тебя и Джульетту покинуть свои места и поехать со мной, не так ли? А я не собирался уезжать без тебя.
Кингсли проигнорировал укол вины.
- Ты хотел принять это предложение?
- Я скучаю по преподавательству. Быть единственным священником в приходе такого размера утомительно. В идеальном мире я бы преподавал, но мы живем не в идеальном мире.
- Если не собирался соглашаться, почему утаил от Норы?
Сорен на мгновение встретился с ним взглядом, а затем отвернулся.
- Она сейчас хрупкая, — сказал он. - После того, через что она прошла, дела у нее идут лучше, чем у большинства людей, но она еще не совсем в порядке. Я потерял счет сколько раз звонил ей за эти годы и говорил, что мне нужно, чтобы она приехала и была со мной. Она ни разу не позвонила и не сказала, что я ей нужен.
- А сейчас?
- Три раза за много месяцев. На бумаге это немного, но для нее это много. Большую часть времени она клянется, что с ней все в порядке, и я ей верю. Но иногда, когда она одна… иногда она просто не может быть одна.
- Тебе это нравится, не так ли? Что она нуждается в тебе.
- Это приятно, да. Я бы хотел, чтобы причина была в другом, но, поскольку мы честны, это значит… — Он сделал паузу и улыбнулся. - Это значит для меня все. Просто упоминание о возможности моего отъезда (даже если я не планирую этого делать, а я не планирую), ее обеспокоило бы. А беспокойство — это последнее, что ей нужно, особенно с тех пор, как она начинает возвращаться к своему прежнему «я». Он улыбнулся. — Есть еще очень личные вопросы?
- Один миллион. Приблизительно.
— Как насчет еще одного, а потом мы пойдем спать? Уверен, мы можем оставить 999 999 на завтра?
- О чем ты никогда не рассказывал? Что-то о нас.
Сорен поднял руки и сцепил их за головой, изображая глубокое размышление. Кингсли отдал бы жизнь за то, чтобы оказаться в этой светловолосой голове и увидеть все эти воспоминания, мелькающие перед его мысленным взором, словно монтаж из черно-белого фильма.
- Ты получил свой рождественский подарок, - сказал Сорен.
- Это не секрет. Мы каждый год дарим друг другу подарки на Рождество.
- Не в этом году. Тогда.
- Когда были в школе?
Сорен кивнул.
- К тому времени, когда оно наконец настало, ты уже уехал и не вернулся.
Кингсли выпрямился и смотрел на него.
- Какой подарок был?
- Ты хвастался, что тебя отобрали в футбльный клуб «Пари Сен-Жермен».
- Так и было, клянусь.
- Я верил тебе. Вот почему я написал Элизабет и попросил ее купить футболку «ПСЖ», когда она была в Париже на Рождество в тот год, и прислать ее мне. Она это сделала, но письмо шло медленно и пришло только через неделю после твоего отъезда. Она лежала завернутой в коричневую бумагу с бечевкой — единственную упаковочную бумагу, которая была у нас в школе, — до конца семестра. Лежала на моем комоде, дразня меня каждый день, напоминая, что ты уехал и не вернешься. Когда я поехал во Францию искать тебя после окончания срока, я взял ее с собой, но так и не нашел тебя. Когда вступаешь в орден иезуитов, нужно отказаться от всего своего мирского имущества. Эта футболка была последней вещью, которую я отдал. Бездомный просил мелочь через дорогу от здания. Он выглядел примерно твоей комплекции.
Кингсли уставился на Сорена и сначала ничего не говорил. В тишине ветка замерзшего вяза снаружи царапала замерзшее окно. Ветер дул тихо, но он чувствовал, как тот пробирается сквозь щели старого, продуваемого сквозняками коттеджа. Этот момент уже становился воспоминанием, одним из самых важных для него, тем, что согреет его в любое время года и обеспечит безопасность в любую бурю.
Ничего нельзя было сказать на такое признание, что мужчина, которого ты любишь больше своей жизни, месяцами и месяцами цеплялся за клочок ткани и отпустил его только в самую последнюю секунду, как невеста, поворачивающаяся назад, в последний раз перед тем, как пойти к алтарю, чтобы убедиться, что мужчина, которого она действительно любит, не придет забрать ее. Или как жена Лота оглядывается на Содом перед тем, как превратиться в соляной столб.
Поскольку сказать было нечего, Кингсли ничего не сказал. Он подошел к Сорену, сидевшему в офисном кресле, опустился на колени на коврик перед собой и положил голову Сорену на колени.
Сорен запустил руку в волосы Кингсли и просто прижал его голову к бедру. Кингсли глубоко вдохнул и почувствовал запах зимы, запах деревьев, покрытых льдом, но землистый и полный жизни внутри.
- У меня проблема, - сказал Кингсли. - Я уже привык к этому.
Сорен тихо усмехнулся.
- Это не должно быть проблемой. Я говорил. это никуда не исчезнет.
Нет, может нет, думал Кингсли. Может, любовь Сорена не исчезнет.
Но исчезнет Кингсли.
Глава 9
- Иди в постель, - сказал Сорен и Кинг подчинился.
Кингсли шел первым, а Сорен шел за ним. Оказавшись в спальне, Сорен закрыл дверь. Кингсли услышал щелчок дверного замка, свой новый любимый звук.
С разговорами покончено. Все секреты, которые должны были быть сказаны сегодня, были сказаны. Как только дверь закрылась и мир остался во вне, Сорен обхватил лицо Кингсли, собственнически, заставил откинуть голову назад и целовал его так, словно владел им. Он владел им, и имел на него право.
Быстро и грубо с Кингсли сняли одежду. Пуговицы расстегнуты. Рубашка отброшена в сторону. Он уже был тверд от поцелуя, но его пенис напрягся еще больше, когда Сорен толкнул его спиной на кровать и залез на него сверху.