- Позвонить в школу. Что я и сделал.
Теперь была очередь Сорена пораженно молчать.
- Я звонил пару раз, но так и не смог заставить себя оставить тебе сообщение, — сказал Кингсли. - Слишком труслив, чтобы встретиться с тобой лицом к лицу. Я не знал, что ты беспокоишься обо мне.
- Каждую секунду каждого часа каждого дня и каждой ночи. Если бы ты знал, насколько яростен был мой гнев на тебя за то, что ты бесследно исчез… В той комнате, в тот момент, думаю, я наконец простил тебя за твое исчезновение.
- Нору ты быстрее простил.
- Я знал где она была. Знал, что она в безопасности. И она уехала на один год, а тебя я не видел десять. Увидел тебя снова, когда ты умирал на больничной койке.
Опять тишина. Глубокая и откровенная тишина.
- Итак, - сказал Сорен, вытянул свои длинные ноги и скрестил в лодыжках, скрестил руки на груди и пожал плечами. - Поэтому, когда я думаю о тебе, я склонен играть “Зиму” Вивальди. Однажды это сработало, играя “Зиму”, ты появился. Может, сработает снова. И сработало, в итоге.
Кингсли сделал робкий шаг вперед.
- У меня для тебя секрет. Он не мой, но я все равно расскажу.
- Я заинтригован, - Сказал Сорен и откинулся на скамейке рояля, скрестив руки и лодыжки.
- Речь идет о твоем рояле. Знаешь ли ты, как la maitresse смогла позволить себе купить тебе рояль B?sendorfer за пятьдесят тысяч долларов?
- Я всегда боялся спросить.
- Ко мне пришел богатый человек с особыми просьбами. Ничего такого, чего бы она не делала раньше… за исключением того, что он был сыном дона мафии. Ты знаешь, как она презирает мафию. Она категорически отказалась от этой работы. Потом она увидела твой рояль со скидкой, перезвонила мне и сказала, что сделает это. Это случилось, когда вы двое были в разлуке, потому что ты был таким ублюдком, когда она работала на меня. И все же она все равно сделала это для тебя.
Сорен отвел взгляд на огонь.
- Ни один рояль не стоит этого, - наконец сказал Сорен.
- Ты стоишь. Для нее. Теперь о моей тайне, которую я даже от себя скрывал. Все эти годы я обижался на тебя и ненавидел ее, потому что говорил себе, что ты любишь ее больше, чем меня… но на самом деле, я думаю, правда в том, что она любила тебя больше, чем я, и я это знал, и именно поэтому я обижался.
Сорен молчал.
- Если не больше. - Продолжил Кингсли. - Она любила тебя лучше, чем я когда-либо. Задумчивая сексуальная одержимость кем-то, с кем вы встречались в старшей школе, на самом деле не считается отношениями, не так ли?
Сорен улыбнулся.
- Не совсем.
- Я пасовал перед тобой. Она шла ради тебя на жертвы. Если бы между мной и ей было соревнование, и ты был призом, она должна была выиграть, бесспорно.
Сорен мягко ответил.
- Это не соревнование.
И чтобы доказать, он взял сверток в коричневой бумаге и передал его Кингсли.
- Это действительно должно было стать твоим подарком на предстоящее Рождество. Если ты откроешь его, в этом году ты больше ничего не получишь. Тебя предупредили.
- Пустая угроза, — сказал Кингсли, хотя, зная Сорена, он, вероятно, был серьезен. И все же… он не мог с собой совладать. Сорен слегка отодвинулся в сторону и освободил место Кингсли на скамейке у рояля. Кингсли сел рядом с ним и развязал бечевку.
Он перевернул сверток. Когда он развернул бумагу, то знал, что увидит: красное и синее. Футболка «Пари Сен-Жермен». Не ту, которую Сорен купил ему много лет назад, а замену. И каждый раз, когда Кингсли будет носить ее в Новом Орлеане, он будет думать о Сорене и скучать по нему.
Но он не увидел синий и красный. Он увидел серый.
Серый и бордовый.
Он развернул футболку и уставился на алые слова, напечатанные трафаретной печатью на вересково-серой ткани.
Университет Лойолы.
Новый Орлеан.
Мультяшная голова красного волка выглядывала поверх названия колледжа, обнажив зубы.
- Что… - Голос Кингсли дрогнул. Ему нужно было восстановить дыхание.
- По состоянию на неделю назад я вхожу в шорт-лист на замену отца Хуана Доменико на посту профессора пасторского учения в Университете Лойолы. Он уходит на пенсию в конце следующего учебного года.
И снова Сорен заставил Кингсли впасть в ступор.
- По-видимому, я первый кандидат на эту должность — священник-иезуит с двумя докторскими и почти двадцатилетним пастырским опытом в моей собственном приходе. Я перееду в Новый Орлеан в январе или феврале следующего года. Как ты и сказал… последняя зима здесь.
Наконец Кингсли обрел голос, и, как обычно, это был голос сомнения.
- И это произойдет? Ты можешь просто… позвонить и уйти?
- Они пытались перевести меня в течение многих лет. Я сделал все, что мог, чтобы остаться здесь, не только потому, чтобы быть ближе к Элеонор. Ближе к тебе. Мне не нужен этот дом или эта церковь. Ты мне нужен. Она нужна мне. Мне нужна моя семья. Если моя семья в Новом Орлеане, мне и нужно быть там.
- Что, если ты не получишь работу?
- Я все равно поеду.
Кингсли хотелось запаниковать. Казалось невозможным, что это было на самом деле, а если бы это было не так, он бы никогда не смог пережить шутку, которую над ним сыграли. Его сердце колотилось, как миллион лошадей, мчащихся по тысяче полей. Он не мог сидеть на месте. Он поднялся со скамейки рояля и прохаживался взад и вперед перед камином.
- Если мне понадобится покинуть орден и присоединиться к Новоорлеанской епархии в качестве приходского священника, я так и сделаю, — объяснил Сорен. - Повсюду не хватает священников. Это не будет проблемой.
- Что насчет Норы? - У него почти кружилась голова от потрясения.
- Она тоже поедет.
- Да?
- Если поймет, что это пойдет ей на пользу.
Как Сорен делал это? Как угроза звучала так сексуально? Или сексуальные разговоры звучали угрозой?
Но он был прав. Нора поедет. Она так и сказала, что сбежит с Сореном куда угодно, если он ее попросит.
- И не волнуйся о Джульетте, - продолжил Сорен. - Пару недель назад она позвонила мне и спросила есть ли шанс, что мы сможем присоединиться к вам в Новом Орлеане. Знаешь, она действительно тебя любит. Однажды тебе придется признать, что я тоже тебя люблю.
Кингсли нужно было сесть. Он не стал искать стул. Он сел на ковер перед камином, спиной к огню, лицом к Сорену.