Покрутившись в своём наряде перед зеркалом, мама спрашивает, нет ли похожих вещей для меня. И добрая краснощёкая женщина бежит в соседнюю палатку за очередным шедевром китайского шитья. Через две минуты возвращается донельзя довольная с платьем-туникой для беременных попугайной расцветки. Я не выдерживаю и высказываю ей свои мысли по поводу её вкуса. Мама вновь недобрым словом вспоминает Вия, а заодно и панночку. Продавщица прокуренным голосом шлёт нас на три буквы. И в итоге мы почти там и оказываемся, или почти там. Ну средняя буква точно совпадает. Мы идём в ЦУМ.
С трудом поднявшись на третий этаж (оказывается, маму мутит на эскалаторе), я веду её в молодёжный отдел. И там уже покупаю себе кокетливое платье-колокольчик, полностью обнажающее плечи. В тон подбираю туфельки на высоком, но устойчивом каблуке. Мама как-то странно озирается по сторонам, а при виде цен поджимает губы (моё платье в полтора раза дешевле её юбки).
Перекусив в кафешке на втором этаже (перед этим минут пять ожидаем лифт, чтобы спуститься на этаж ниже), идём в отдел бижутерии. Кто бы сомневался, что мама приобретёт себе красно-сине-зелёные бусы. Я от злости ничего себе не выбираю и тороплюсь домой.
Через полчаса мы вновь на автовокзале. Наши односельчане с нескрываемыми ухмылками рассматривают мою родительницу.
— Тёть Люд, — развязно выкрикивает из толпы местный хулиган, Вовка Лукьяненко, — может пригласите… на чаёк.
И он символично ударяет себя двумя пальцами по шее.
Вокруг раздаются смешки. Мама пытается ответить, но лишь открывает-закрывает рот. Зато не выдерживаю я:
— А чего ты нас на шашлык из Николаевских поросят не звал?
Улыбка медленно сползает с плоского лица Вовки.
— Так это ты у нас поросят воровал? — сбоку раздаётся густой бас усатого дяди Вани Николаева. Я его сначала и не приметила.
— Дда нннет, — заикается Лукьяненко, — врёт она всё.
— Ты на Нюрку не наговаривай, — встревает тёть Маня, — она хоть и с приветом, но девка честная.
— И в отличие от матери непьющая, — не удерживается Евдокия Павловна.
— И с городскими якшается, — поддерживает Анастасия Игнатьевна.
— Дело молодое — нехитрое, — вставляет Марина Фёдоровна.
— Нехитрое, да глупое, — комментирует тёть Шура, — вот Лаврентьева-младшая якшалась с городскими, а потом Петька из армии пришёл, она ему неродного ребятёнка подсунула.
Взади нас кто-то громко ахает.
— Вы чего на мою дочь наговариваете? — возмущается Вячеслав Лаврентьев.
— Так это ты поросят воровал? — не отстаёт Николаев от Вовки.
— Да он, он, — говорит тёть Шура, знаток всех деревенских похождений, — пока ты у соседки отдыхал, он к вам лазил.
Начинается настоящая свора. Все грызутся со всеми.
— Может ты лучше на такси поедешь? — заглядывая в мокрые мамины глаза.
Она отказывается:
— Не переживай. Всё будет хорошо.
И с грустной улыбкой садится в подъехавший автобус.
Дома я уже около трёх. То есть времени совсем немного: нужно успеть помыться, накраситься, одеться. После магазинов прямиком направляюсь в душ. Затем обедаю вчерашними котлетами с рожками. И уже основательно берусь за себя. Волосы завиваю так, что они падают крупными волнами. На лицо вечерний макияж. Основной акцент на глаза: больше карандаша и синих в цвет глаз теней. На губы же розовый блеск. Затем облачаюсь в свою кремовое платье и соображаю, как быть с туфлями. Решаю обуть их сразу, всё-таки на машине поеду, не замёрзну уж.
И вновь звонок в дверь. И как вчера восхищённые глаза. Стёпа неторопливо осматривает меня с головы до ног, смакую каждую деталь. По-моему, его взгляд дольше приличного задерживается на декольте.
— Сегодня ты зефиринка, — улыбается Громов, вглядываясь мне в лицо.
— Ты тоже хорош, — не могу удержаться от ответного комплимента: дорогие чёрные джинсы, начищенные ботинки, взъерошенные в приятном беспорядке волосы и чувственный взгляд. Он бы мог запросто покорить моё сердце, если бы ни постоянно всплывающие образы зеленоглазого брюнета.
Сегодня мы вновь едем вчетвером. И я не удерживаюсь от вопроса:
— А Лёша с Ириной тоже там будут?
— Мне пришлось их позвать, — виновато отвечает Стёпа.
Я лишь киваю, прикусывая губу. Конечно, я понимаю, что они друзья, но мне от этого совершенно не легче. Лицезреть высокомерную блондинку и изменника-подкаблучника выше моего терпения.
— Может они и не придут? — робко предполагает Вика, ощущая напряженную атмосферу.
— Вряд ли, — не церемонясь, заверяет Витя, — они любители на халяву оттянуться.
И я с ним полностью согласна.
— Ну вот мы и приехали, — сообщает вскоре Стёпа. Я, полностью погруженная в свои недовольные мысли, даже не замечаю этого.
Стёпа не успевает открыть мне дверь, как я сама выхожу на улицу и замираю на месте, приоткрыв рот.
— Ну вот. Новый ресторан "Смех и только". Столы за полгода бронировались. Круто? — гордо смотрит на нас Громов, ожидая хвалебных речей, — Мы одни из первых его посетим.
Вика вновь лезет к нему обниматься, а я внутренне усмехаюсь. Нет, Стёпочка, ты заблуждаешься. Первой здесь была я. Ещё до открытия.
И мне ни капельки не смешно.
— А почему такое название? И такой ажиотаж? — деловито вопрошает Витя.
— Хайп, — вставляет Вика.
— Чего? — непонимающе смотрит парень на свою невесту.
— Сейчас в тренде говорить хайп вместо ажиотажа, — учит его Вика современному сленгу.
— Точно, точно, — слышится голос подходящей к нам Ирины. Как всегда прекрасна, в норковой шубке, кожаных высоких сапогах аж до бедра (я такие никогда не смогу надеть, максимум до коленки с трудом натяну), под руку с Лёхой. Он улыбается мне. Я лишь вздёргиваю бровь, копируя жест Вивьен Ли из "Унесённых ветром".
Улыбка съезжает с его удивлённого лица.
— И теперь все ходят не на вечеринки, а на вписки.
— Я ещё подростком всех долбанутых в писки отправлял, — глумится Витя.
Ирина лишь презрительно усмехается. И переводит взгляд на меня. Вот уже миленький ротик открывается, чтобы выплюнуть очередную гадость, как около нас останавливается чёрная мазда. Я быстро отворачиваюсь, дабы остаться неузнанной водителем и спешу к входу. Мои приятели недоумевают таким поведением, но также спешат за мной. Как из машины вырывается громкий окрик:
— Снежная баба! Ты ли это? — все стоящие у входа, и мы в том числе, оборачиваются на кричащего. А это либо Вова, либо Кирилл, друг Стаса, — Я бы не узнал. Хорошо, Стасон указал.
И он садится обратно.
Так как смотрел парень на нашу компанию, то Вика задаёт напрашивающийся вопрос, к кому это он так обратился. И я выдаю первое, что приходит на ум:
— К Ирине, конечно, — Ирина круглыми глазами уставляется на меня, — она же такая баба. Я бы даже сказала, Женщина, с такой большой и круглой Ж. Прямо настоящая Ж!
Ирина напоминает рыбу, выброшенную на берег. Похоже, она придумывает оскорбление. И я опережаю её:
— А может, потому что ты блондинка, вот и напомнила этому нарику снежную бабу.
Теперь она суживает глаза, прикидывая, издеваюсь я или нет. А потом разворачивается и ищет кого-то глазами. Из мазды как раз выходят Стас, Вова, Кирилл и, будь она неладна, Оля.
— Эй, ты, — визжит Ирина, испепеляюще смотря на четвёрку, — Ты кого тут бабой назвал? Я сейчас из тебя бабу сделаю. Слышишь? Оторву твой маленький писюн и с другой стороны вставлю.
Я не могу удержаться от смеха, настолько ошарашенными выглядят эти пижоны.
— Да мы не тебе, — начинает оправдываться то ли Вова, то ли Кирилл.
— А ну захлопни рот, пока я его не закрыла, — рычит Ира.
— Это я сейчас закрою тебе одно место, — в конфликт вступает другая блондинка. Похоже, у мня сегодня день такой: затеять ссору и смотреть на неё со стороны. Прям чувствую себя серым кардиналом.
— Успокоились все, — властно приказывает Стас. И его все слушаются. Даже Ирина меняет гнев на милость, с интересом поглядывая на Завьялова, — нам эти ссоры ни к чему. К кому мы обратились, тот это понял. И это не ты. Ясно?