Солнечный свет слепит меня. Яркие лучи сияют на дурацком платье и чересчур пышных цветах в волосах. Сейчас я отвратительно светла. Боже, в какую чушь я ввязалась!
– Уф, детка, да на тебе столько земли, что можно устроить грядки. И о чем ты только думала, когда полезла туда в подвенечном платье? – причитает мама.
Она нарочито хмурит брови, но актриса из нее никудышная. В ее глазах я читаю испуг. От меня скрыть этот страх не выходит. Наконец, мать перестает пытаться стряхнуть с подола платья всю грязь и кладет руки мне на плечи, крепко обняв меня и завладев моим взглядом.
– Ты уже не маленькая девочка, – говорит она, та, кто буквально секунду назад называл меня ребенком. – Вот и не помешало бы тебе вести себя, как женщине. Твой муж имеет право рассчитывать, что у тебя есть… хоть какие-то манеры.
Теперь мой черед хмуриться. Муж! Могла бы с таким же успехом сказать Хозяин! Мастер! Господь! Я отворачиваюсь. Я не хочу на нее смотреть, ибо сердце мое полно гнева. Я чувствую, как он кипит внутри меня, и что-то во мне как будто щелкает, меняется. Звуки приглушаются. Голоса превращаются в бессмысленную болтовню. Мой мозг давит на череп с огромной силой – что-то очень мощное жаждет выбраться наружу. Веки наливаются свинцом. Движения становятся все более медленными и тяжелыми. Меня сильнее тянет к земле.
– Моргана! – В голосе мамы я слышу нетерпение. Оно эхом отдается во мне. – Не делай так, Моргана! Только не сейчас.
Я открываю глаза и чувствую ее решимость. В конце концов, все мы, люди, в этом отношении похожи.
Мама разворачивает меня к себе, а затем выводит из сада к часовне. С каждым торопливым шагом каменное здание становится ближе. Я войду сюда свободной, а выйду уже подневольной. Как же так?
– Стой, – мама останавливается у ворот на кладбище и начинает возиться с моими волосами. – Дай на тебя посмотреть.
Мама смотрит мне в глаза, и я понимаю, что она видит меня насквозь. И я знаю, что, кроме нее, у меня нет никого, кто бы смотрел на меня так, как смотрит она. И мысль эта приносит с собой такую тяжесть одиночества, что, чтобы не разрыдаться, мне приходится призвать на помощь все свое самообладание. Мама касается моей щеки.
– Все будет хорошо, милая, – говорит она.
Я качаю головой.
– Я желаю тебе лишь добра, – повторяет мама. – И ничего больше.
Я чувствую ее смущение. Мимо, покачиваясь, пролетает сойка – она словно смеется над нашей болью.
– Он хороший человек, Моргана. Он даст тебе дом, жизнь. Будущее.
Мама понимает – мне безразлично, что он даст мне; всем этим вещам я бы предпочла жизнь с ней. Но ответить на это она не может.
Я слышу стук копыт приближающегося коня – мой жених скоро будет здесь. Мы с мамой оборачиваемся и видим выкатывающуюся на холм упряжку. В нее запряжен белый жеребец. Он вышагивает бодро, приближая тот жуткий момент, которого я боялась все последние несколько месяцев. На улице тепло, и жеребец весь в мыле. Впрочем, лошадка, по крайней мере, рада покрасоваться в своей восхитительной упряжи. В повозке, хвала Всевышнему, не украшенной дурацкими лентами или цветами, я вижу Кая Дженкинса. Он сжимает поводья, останавливая жеребца. Кай высок ростом и очень силен, хотя и изможден. У него угловатые, почти суровые черты лица, но при этом полные губы и прекрасные светло-голубые глаза – удивительные, цвета незабудок на солнце. Кай связывает вожжи и встает с узкого деревянного сиденья. Шерстяной костюм болтается на его костлявом теле. Мама не стала врать ему, что я умею готовить. Интересно, не забудет ли он об этом? Я тут же убеждаюсь, как глупо пытаться предположить что-либо о человеке только на основании его внешности. Слезая с повозки, Кай двигается быстро и ловко, как тот, для кого жить своим трудом – нормальное состояние. Однако, заметив его костлявые лопатки, я понимаю, что не все в его жизни гладко. Наверное, с тех пор как умерла его жена, Кай вряд ли хоть раз нормально ел. Ее не стало три года назад. Кай очень любил ее, он так сам об этом и сказал. Собственно, это было первое, что он вообще сказал нам.
– Понимаете… Она была для меня всем. Ни к чему притворяться, что это не так, – сказал он. Мы сидели в гостиной. Кай мелкими глотками пил чай из лучшей маминой чашки, и тот медленно остывал, пока комната наполнялась ненужными словами, вылетавшими из уст моего жениха. Тогда он смотрел на меня, словно на жеребенка, которого нужно выдрессировать, как будто поскорее хотел найти способ меня приручить.
– Я хочу быть честным с вами обеими, – сказал он. – Чтобы получить лицензию, погонщик должен быть женат. А там, где я живу, нет никого… Подходящего.