Фигурка Алексея трет шваброй корабельную палубу.
За кадром шумят матросские биржи разных портов…
— Кейптаун! Дакар!.. Порт-о-Пренс!.. — выкликают голоса.
На разных линиях, под разными широтами — фигурка Алексея кидает в топку уголь, карабкается по снастям, снова драит палубу.
Глобус медленно поворачивается — приближается Европа.
Замедляя ход, бегут по рельсам колеса. Проплывают зеркальные стекла, блестящие поручни вагонов, табличка с надписью «Берлин — Москва».
Подхватив чемоданы и саквояжи, первыми ринулись на платформу носильщики. За ними потянулись господа, одетые не по летнему сезону тепло. Перрон заполнился разноязыкой речью.
И вот когда проводники заканчивали выметать дорожный мусор, прошли смазчики с длинными молотками — под одним из вагонов приоткрылась крышка угольного ящика. Оттуда высунулась голова Алексея, а следом появился и сам начальник Чукотки — в рваных клетчатых гольфах и кургузом пиджачишке.
Он расправил затекшие плечи, отряхнулся, ощупал талию и направился в сторону вокзала.
Мимо двигалось многоликое племя пассажиров: командировочные с парусиновыми портфелями, нацмены в тюбетейках, мужики из глубинки при армяках и бородах, вежливые, бритые красноармейцы, юннаты с сачками и плетками. Стучал пионерский барабан. Переругивались носильщики, кричали лоточники, яркие плакаты на стенах призывали покупать духи «Красная Москва», носить галоши фабрики «Красный треугольник», смотреть фильм «Красные дьяволята».
Алексей улыбался толкавшим его прохожим, радостно читал плакаты, остановился и просалютовал пионерам. А когда наконец выбрался на привокзальную площадь, ему навстречу громыхнула медь духового оркестра.
На площади шел митинг. Несколько сот девушек в красных косынках толпились вокруг трибуны, над которой тянулось полотнище с надписью: «Счастливого пути!».
— Товарищи девушки! — говорил человек на трибуне. — Один кролик — это нуль в масштабе нашего строительства. И сотня — тоже нуль. Но миллион кроликов — это уже могучий удар по нехватке мясных продуктов!..
Вспыхнула бурная овация. Вместе со всеми работал ладонями и Алексей, иноземное одеяние которого выглядело здесь довольно странно. За его спиной яростно аплодировали три чумазых паренька.
— Вы едете закладывать кролиководческие хозяйства-гиганты. Помните: четыреста тридцать два кролика — это в среднем корова! Спасибо вам за добрый почин! Смерть мировому капиталу! Ура!
— Ура!.. Даешь!.. — откликнулась толпа.
Дольше сдерживать восторг Алексей не смог. Он начал пробиваться к трибуне.
Три паренька столь же решительно двинулись в противоположном направлении, и стало видно, что пиджак Алексея аккуратно разрезан бритвой.
Появление на трибуне нового человека никого не удивило.
— Товарищи!.. — начал Алексей. — Будучи проездом в Анадырь, шлю вам в своем лице пламенный северный привет от граждан свободной Чукотки!
Едва дождавшись конца аплодисментов, он продолжал:
— Кролики, товарищи, — это хорошо! Однако по личному опыту я советую вам разводить песцов! Так как жадная до нарядов мировая буржуазия охотно скупает этот ценный товар и выплачивает пошлину. Благодаря ней, товарищи, у нас на Чукотке сложились все условия для полного и скорейшего построения социализма!.. И поскольку у нас имеется вырванный из рук капитала…
Алексей хлопнул себя по поясу и остолбенел.
Продолжая шевелить губами, он лихорадочно ощупывал грудь, талию, штанины…
В это время раздалась команда: «По вагонам!» и снова во всю мощь грянул оркестр.
— Куда же вы… товарищи?.. — выговорил наконец Алексей.
Под трибуной проплывали флаги, текли потоком кумачовые косынки комсомолок.
— Товарищи!.. Погодите!.. Помогите!.. Украли!.. Народные деньги!.. Куда же вы, товарищи!..
Но буханье оркестра, гомон толпы, паровозные гудки растворили слова Алексея.
— Привет товарищу с Чукотки! — скандировали девушки, проходя мимо. — Даешь Красный Север!..
А Алексей все кричал — теперь уже совсем беззвучно.
В Народном комиссариате финансов был обеденный перерыв. Отложив счеты и арифмометры, служащие пили чай.
В сторонке у двери сидел бритоголовый человек в шинели и тоже закусывал, расстелив на коленях платок.
Служащие недружелюбно поглядывали на него.
— Товарищ, — сказал наконец один из них, — имейте совесть. У нас обеденный перерыв.