Напротив него — молоденький, крестьянского вида парнишка с сундучком на коленях.
Оба молчат. Смотрят в окно, покачиваясь на скамейках.
Наконец Алексей, вздохнув, развязал мешок, достал из него пояс в горошек, а из пояса… вынул воблу.
Постучал и принялся чистить, поглядывая на попутчика.
— Комсомолец? — спросил он.
— Комсомолец.
— Держи.
Алексей долго и задумчиво глядел, как паренек чистит воблу.
— Вот ты мне скажи… — вдруг заговорил он. — Положим, есть у тебя миллион… И на этот миллион ты, если захочешь, можешь у себя в деревне хоть завтра полный социализм построить. С баней, с электричеством… Даже, скажем, с планетарием!.. Построил бы?..
— Ясное дело, — усмехнулся паренек.
— А тебе говорят: нет! Надо станки там разные купить, гвозди, лекарства… для другой деревни…
— А кто говорит?
— Не важно. Я, скажем, говорю.
— Ты?..
— Я.
— А миллион мой?
— Твой.
— Ну тогда — как захочу, так и сделаю.
— А станки?
— А на кой они мне?
— Ага!.. — язвительно приподнялся Алексей. — У тебя, значит, социализм, а остальные сто шестьдесят миллионов пускай подождут! Какая же твоя комсомольская революционная сознательность?.. Да ты знаешь что?
— Что?
— Нету такой пошлины, чтобы на нее социализм купить!.. Его строить надо!.. На основе научной теории! Самим! Понял?
— Чего ты ко мне пристал? — обиделся паренек. — Сам спрашивал, сам орет…
Они помолчали.
— Едешь-то откуда? — спросил паренек, возвращаясь к вобле.
— С Чукотки…
— И куда?
— На Чукотку.
— Это… почему?
— Потому… — ответил Алексей, глядя в окно. — Потому что земля круглая…
Снова на экране — глобус.
Под продолжающийся стук колес медленно уплывают Москва, Ярославль, Волга, Урал, Сибирь…
И со свистком паровоза глобус опять оживает, наполняясь шумами, голосами, музыкой, железными лязгами, грохотом моторов.
Нигде не утихает говорящий глобус — даже там, в районе буквы «Р», где еще вчера мы слышали только свист ветра…
Семь невест ефрейтора Збруева
…На цветном, широком экране расцветают семь алых сердец. Раздается короткий, дробный звук, похожий на автоматную очередь, и на каждом сердце, как на конверте, отпечатывается почтовый штемпель.
В таком обрамлении возникает название фильма:
Пока идут остальные титры — на экране мелькают хвойные и лиственные леса, болота, речки, мосты и разъезды. Стучат колеса поезда.
Проносятся надписи, выложенные на откосах белым камнем: «Счастливого пути» и «Добро пожаловать»… Под беззаботное треньканье балалаек переплетаются, сходятся и расходятся, как лучи прожекторов, рельсы.
На верхней вагонной полке, рядком, свесив ноги, сидят трое в солдатской форме и с балалайками: преображенное трио ярославских ребят.
Сам Константин Яковлевич Збруев тем временем находился в конце вагона и, поставив ногу на чемодан, чистил сапог.
— Спасибо, отец! — он полюбовался зеркальным блеском и вернул щетку проводнику. — Благодарю за культурное обслуживание!
Збруев взял чемодан, поправил походный транзистор на ремешке.
— Еще до станции-то полчаса! — сказал проводник.
— А хоть час, — ответил Збруев. — Счастливые, папаша, часов не соблюдают! — вышел в тамбур и проследовал в другой вагон.
Взгляд его был полон радостного интереса к жизни.
В одном из отсеков перешептывались и пересмеивались девушки.
— Ну что, девчата? — остановившись, весело спросил Збруев.
— Ничего, — ответили девушки.
— Ясно! — сказал Збруев и двинулся далее, вполне довольный собой.