— Это может означать массу разных вещей. Что он был дома на прошлой неделе, когда убили Бенгта Андерссона, и, возможно, помог мальчикам, слишком далеко зашедшим в своих жестоких забавах. Или он водит свою супругу за нос и у него есть любовница или еще что-нибудь похуже на стороне. Или он просто взял маленький отпуск за свой счет.
— Он вернется в субботу?
— Да.
— Раньше мы вряд ли на него выйдем. А может, врет Хенриетта? Разыгрывает неведение, чтобы выгородить его и сына?
— Не похоже, — отвечает Малин, — не похоже.
— Оставим Кальмвика, Форс. Сейчас, невзирая на мороз и холод, мы едем смотреть лесную хижину Мюрваллей. Самое время заняться этим.
«Самое время», — повторяет про себя Малин, закрывая глаза. Она отдыхает, позволяя образам в голове свободно сменять друг друга.
Туве на диване дома.
Обнаженный торс Даниэля Хёгфельдта.
Фотография Янне возле кровати.
И затем картина, вытесняющая остальные, заполняющая собой все, словно выжженная в сознании. Картина, которую невозможно выбросить из головы: Мария Мюрвалль на постели в своей больничной комнате; Мария Мюрвалль между черных древесных стволов в сыром, холодном лесу.
Автомобильные фары освещают лесную дорогу. Деревья — как замерзшие чудовища вокруг, черные контуры пустых загородных домов — окаменевшие мечты о золотых днях у воды, серое пятно которой мерцает в бледном лунном свете, просочившемся сквозь пелену облаков.
Так рассказывал Элиас Мюрвалль еще в доме своей матери: «Озеро Хюльтшён. Из Юнгсбру поезжайте в сторону поселка Ульсторп, а потом мимо площадки для гольфа по дороге Чьемувеген. В миле оттуда оно и будет. Тропа к избушке расчищена, вы пройдете. Мы ухаживаем за ней. Но вы там ничего не найдете».
А до этого Якоб Мюрвалль, во внезапном приступе откровенности, словно мать нажала кнопку «воспроизведение», рассказывал, как они организовывали охоту, как продавали мясо и шкуры косуль, и о русских миллионерах, буквально помешанных на мехах.
— Мы выезжаем сегодня вечером. Шёман похлопочет об ордере.
— Разве это не может подождать до завтра? — сомневается Зак. — Братья в тюрьме, они ничего не смогут сделать.
— Сегодня.
— Форс, но сегодня вечером у меня репетиция хора.
— Что?
— Хорошо, хорошо. Но сначала родители Иоакима Свенссона и Йимми Кальмвика.
На этот раз хрипота в его голосе выдает уверенность, что Малин будет дуться на него несколько месяцев, если он предпочтет репетицию с хором «Да Капо» этому совершенно новому направлению в расследовании.
Свен Шёман звонил и подтвердил, что с ордером все в порядке.
А сейчас Зак держит руки на руле, в то время как некий хоровой коллектив под управлением Чьелля Лённо во весь голос выводит «Свинг, учитель!» из одноименного фильма. Хоровое пение — непременное условие их дальнейшего продвижения к избушке. Зак борется с гололедицей, толкает машину вперед, нажимая на газ, тормозит, делает новый рывок. Овраг по обочине — словно окантованная белым бездна, и Малин замечает по сторонам горящие глаза животных. Это косуля, лось или олень, которым приспичило перейти дорогу как раз в тот момент, когда на ней появился автомобиль. Не многие умеют водить так, как Зак: без свойственного профессионалам самоуверенного лихачества, но с осторожностью и неуклонной целеустремленностью. Только вперед.
Они огибают озеро, но, кажется, линия замерзшей воды продолжается в лесу и дальше — что-то похожее на полоску реки, протянувшуюся в темноту, к самому сердцу ночи.
Часы на инструментальной панели показывают 22.34. Ужасное время для таких дел.
Туве дома, она не поехала к Маркусу.
— Я разогрела остатки жаркого. Мне хватило, мама.
— Как только на работе все более-менее успокоится, мы с тобой придумаем что-нибудь веселое.
«Веселое?» — думает Малин, глядя на снежные валы, громоздящиеся по обочине дороги, на кем-то расчищенный проход в снегу, на отблески света, мерцающего, точно звезды, на деревьях в исчезающей перспективе.
Веселое? А что мы можем придумать, Туве, как по-твоему? Пока ты не так выросла, было проще. Тогда мы обычно отправлялись в бассейн. Ты любила ходить в кино, с удовольствием посещала магазины, но не с той одержимостью, как многие девочки твоего возраста. Может, нам съездить в Стокгольм на концерт? Это должно тебе понравиться. Мы с тобой уже говорили об этом, но так и не собрались. Или отправиться на книжную ярмарку в Гётеборг? Хотя она, кажется, бывает осенью.
— Похоже, все верно, — говорит Зак, выключая мотор. — Надеюсь, идти не слишком долго. Чертова ночь все холоднее.
География зла.
Что она собой представляет? Как составить его карты?
Не так далеко отсюда, в пяти километрах к западу, были обнаружены следы нападения на Марию Мюрвалль. Никто из братьев не знал, что она делала в лесу, никто не рассказывал тогда об избушке. Этот участок земли достался им бесплатно от крестьянина Кварнстрёма, но никто из них толком не объяснил, зачем он им.
«Мы поддерживаем там порядок, не более…»
Мария в лесу.
Страшные внутренние повреждения.
Холодной осенней ночью.
Мир, исполненный ужаса.
Мяченосец на дереве.
Мороз на равнине.
Ветви как змеи, листва и гниющие грибы, словно пауки, и черви под твоими ногами, и острые иглы, впивающиеся в пятки. Кто там висит на дереве? Летучая мышь, сова, новое зло?
А все эти кочки и колдобины — непременная часть ландшафта?
Низкорослый лес. И женщина, чье тело прикрыто черными лохмотьями, бредет куда-то в сумерках по пустынной просеке.
Есть ли в этом лесу звери?
Вот о чем думает Малин, пробираясь вместе с Заком по снегу к избушке братьев Мюрвалль. Они освещают деревья карманными фонариками, свет отражается, играет на черной коре в мертвой тишине ночи. Кристаллы снега на земле блестят, словно глаза бесчисленного множества пугливых леммингов, словно маяки на пути в неизвестное.
— Форс, ты как? Здесь как минимум минус пятнадцать, тем не менее я весь взмок.
Зак идет первым, пробираясь с трудом. Здесь никто не был со времени прошедшего снегопада, хотя след, по которому нужно идти, все еще виден. След снегохода.
«Животные, — думает Малин. — Должно быть, так они и охотятся на них, со снегохода».
— Чертовски тяжело, — говорит она, чтобы поддержать Зака и засвидетельствовать, что разделяет его мучения. — Мы, наверное, уже километр протопали.
— Как далеко это может быть?
— Братья не сказали.
Они останавливаются, тяжело дыша.
— Может, нам стоит отдохнуть, — предлагает Малин.
— Пошли дальше, — отвечает Зак.
После тридцатиминутной борьбы с морозом и снегом они входят в рощицу, в центре которой стоит домик, похожий на дачный. Он выглядит так, будто ему не одна сотня лет, и завален снегом по самые окна.
Она направляют на дом фонарики, световые конусы отбрасывают длинные тени, играющие на древесных стволах позади избушки всевозможными оттенками черного.
— Войдем, пожалуй, — предлагает Зак.
Ключ висит там, где и говорили братья: на крючке под ставнями.
Раздается лязг промороженного замка.
— Вряд ли здесь есть электричество, — говорит Зак, — выключатель можно не искать.
Световые конусы пляшут по пустой промерзшей комнате. «Прибрано», — замечает про себя Малин. Газовая плита на простой деревянной табуретке, на полу тряпичный коврик, стол для кемпинга посредине, четыре стула, стеариновая свеча. Ни одной лампы и три двуспальные кровати вдоль стен без окон.
Малин подходит к столу.
Его поверхность в светлых маслянистых пятнах.
— Оружейное масло, — говорит она.
— Угу, — кивает Зак.
В буфете рядом с газовой плитой хранятся консервные банки с гороховым супом, равиоли и фрикадельки. Рядом в ящике бутылки со спиртным.