— Все это странным образом напоминает раздевалку, — замечает Зак.
— Бездушная комната. Никакая.
— А чего ты ждала? Они же сказали, что мы ничего здесь не найдем.
— Не знаю. Это просто мои ощущения.
Комната без чувств.
Что стоит за ней?
Что за зло вы сотворили, Мюрвалли, если у вас такие недобрые сердца?
Внезапно Зак шикает, Малин оборачивается и видит, как он сначала прикладывает перчатку ко рту, а затем показывает на дверь. Тотчас оба прикрывают фонарики ладонями.
Теперь их окружает беспросветная тьма.
— Ты слышишь что-нибудь? — шепчет Малин.
Зак кивает, и они замирают в молчании. Доносится звук, словно кто-то ползет по снегу, приближается к дому. Кто это? Раненый зверь, добравшийся до лесной прогалины? Потом все снова умолкает. Может, зверь остановился? Братья Мюрвалль в тюрьме. Старуха? Только не она. Или у нее много обличий? Бродяги, хулиганы? Но что им здесь делать?
Прошмыгнув к открытой двери, Малин и Зак замирают по обе ее стороны и смотрят друг на друга. Звук возобновляется, но теперь уже в отдалении, и они бросаются наружу, направляя фонарики к тому месту, откуда он исходит.
За поляной мелькает черная тень, совершая медленные медитативные движения. Человек?
Женщина?
Подросток? Двое подростков?
— Стоять! — кричит Зак. — Стоять!
Малин бросается туда, куда ведет черный след, но наст ломается под ее ботинками, она спотыкается, поднимается снова, падает, встает и кричит, кричит:
— Стой! Стой! Стой! Вернись!
— Стой, стрелять буду! — звучит за спиной решительный голос Зака.
Малин оборачивается. Она видит Зака, стоящего на пороге лесной избушки с пистолетом в руке и целящегося в пустую темноту.
— Бесполезно, — говорит она. — Кто бы там ни был, теперь он далеко.
Зак опускает оружие и кивает, указывая фонариком на узкие полоски следов в снегу:
— Он пришел на лыжах.
41
Десятое февраля, пятница
Малин держит на руках Туве.
Сколько же ты сейчас весишь?
Сорок пять килограммов?
Все-таки хорошо, что мама время от времени ходит в тренажерный зал.
Ноги болят, но, во всяком случае, согрелись.
Они с Заком прошли по следу два километра. Тем временем в лесах у озера Хюльтшён разыгралась буря, и когда Малин и Зак достигли того места, где след обрывался, он был уже почти незаметен под покровом снега. Лыжня закончилась у дороги, и определить, ожидал ли здесь вышедшего припаркованный автомобиль, было невозможно. Следов бензина на земле незаметно. Отпечатки колес занесены снегом.
— Его поглотил лес, — сказал Зак, а потом стал выяснять их местонахождение при помощи мобильника.
— До нашей машины всего полмили — дойти до нее займет меньше времени, чем дождаться той, которую пришлют из участка.
Когда Малин вернулась домой, Туве спала на диване перед включенным телевизором. Первой мыслью Малин было разбудить ее и отправить в постель. Однако потом, глядя на вытянутое на покрывале тело дочери, слишком худое и длинное для ее возраста, на тонкие светлые волосы на подушке, прикрытые глаза и безмятежный рот, Малин вдруг захотела почувствовать вес этой живой, любимой ноши.
Она собрала все силы, чтобы сдвинуть это тело с места, застыла с ним на руках посреди погруженной в тишину и полумрак гостиной, ожидая, что Туве проснется, а потом, пошатываясь, побрела через прихожую в спальню дочери, толкнув дверь ногой.
И вот Туве лежит на постели.
Малин теряет равновесие, чувствуя, как безвольная теплая ноша выскальзывает из ее объятий и с глухим звуком опускается на матрас.
Туве открывает глаза.
— Мама?
— Да.
— Что ты делаешь?
— Всего лишь донесла тебя до постели.
— Вот как? — Туве закрывает глаза и снова засыпает.
Малин выходит на кухню, становится у мойки и смотрит на холодильник. Он гудит, устало роняя капли.
Сколько же ты весила, Туве?
Три тысячи двести пятьдесят четыре грамма.
Четыре кило, пять и так далее. И с каждым килограммом ты становилась все менее зависимой от меня. Более взрослой.
«Может быть, это был последний раз, когда я носила тебя на руках», — думает Малин, закрывая глаза и вслушиваясь в звуки ночи.
Это во сне звонит телефон или в комнате за границей сна?
В любом случае, он звонит. И Малин протягивает руку к ночному столику, шаря там, где должна быть трубка, по другую сторону вакуума, в котором она сейчас пребывает, нейтральной территории между сном и явью, где все может случиться, где, кажется, ничего невозможно предугадать.
— Малин Форс.
Ее голос звучит четко, но хрипло.
Вероятно, ночная прогулка сказалась на бронхах, но в остальном она чувствует себя прекрасно, тело на месте, голова тоже.
— Малин, я тебя разбудила?
Голос знакомый, но она не может сразу определить чей. Малин часто слышала этот голос, но не в телефонной трубке.
— Малин, это ты? Я звоню тебе в промежутке между песнями, и у нас не так много времени.
Радиодиджей Хелен.
— Это я. Не совсем еще проснулась.
— Тогда я сразу перехожу к делу. Помнишь, ты спрашивала насчет братьев Мюрвалль? Я забыла тебе кое о чем рассказать, что, вероятно, тебе будет интересно. Утром я прочитала в газете, что вы задержали троих братьев и пока не вполне ясно, имеют ли они какое-либо отношение к убийству. И тут я вспомнила: был еще четвертый брат, сводный, я думаю, постарше их. Он казался настоящим отшельником. Отец его вроде бы был моряком и утонул. Ну вот. Я помню, что остальные братья всегда ходили вместе, но его с ними не было.
У них есть четвертый брат, сводный.
А их молчание стоит непроницаемой стеной.
— Ты знаешь, как его звали?
— Не знаю. Он был немного старше их. Поэтому, я думаю, он не очень дружил с остальными. Его редко видели. Это было давно и, может, совсем не так. Я могла и напутать.
— Ты мне очень помогла, — говорит Малин. — Не встретиться ли нам за кружечкой пива?
— Было бы чудесно, но когда? Похоже, мы обе слишком много работаем.
Они кладут трубки. Малин слышит, что Туве уже на кухне, и поднимается с постели, ощутив внезапное желание увидеть дочь.
Туве сидит за кухонным столом — ест простоквашу и читает «Корреспондентен».
— Эти братья, мама, похоже, совсем чокнутые, — говорит она, хмуря бровь. — Это они все сделали?
«Не черное, так белое, — думает Малин. — Либо сделали, либо нет».
В каком-то смысле Туве права: все действительно просто, но в то же время бесконечно сложно, неясно и неоднозначно.
— Мы не знаем.
— Ну вот. Я правильно поняла, что они сидят в тюрьме из-за оружия и охоты? А кровь, там была только кровь животных, как говорит здесь эта медицинская тетя?
— И этого мы тоже не знаем. Над этим работают в лаборатории.
— А здесь написано, что вы допрашивали каких-то подростков. Кто они?
— Этого я тебе тоже не могу сказать, Туве. Как ты провела вчерашний вечер у папы?
— Но я же говорила тебе по телефону, ты не помнишь?
— Чем вы занимались?
— Мы с Маркусом и папой ужинали. Потом смотрели телевизор, потом легли спать.
Малин чувствует, как у нее внутри что-то сжимается.
— И Маркус там был?
— Да, он остался ночевать.
— Ночевать, ты сказала?
— Да, но мы не спали с ним вместе в одной постели и все такое, если ты об этом.
Оба они, Туве и Янне, говорили с ней вечером. И никто не упоминал о Маркусе. Ни что он останется ночевать, ни что будет ужинать у Янне, ни того, что Янне вообще знает о его существовании.
— Я думала, папа не знает о Маркусе.
— Почему он не должен знать?
— Ты ведь говорила, что не знает.
— Теперь знает.
— Почему мне никто об этом не сказал? Почему вы молчали?
Малин сама слышит, как смешно звучат ее слова.