— Что вы сказали?
Зак повторяет.
— Разве здесь возможно такое?
— И не такое еще, — отвечает Малин.
— Мы послали туда наших техников, они проведут обследование.
Деннис Хамберг смотрит на поле, натягивает капюшон.
— Пока мы не переехали сюда, — говорит он, — я не знал, как может дуть. Конечно, дуло и в Египте, и на Канарских островах, и в Тарифе, но не так, как здесь.
— А у вас есть собака? — спрашивает Малин.
— Нет, но летом мы заведем кошку. А животные, — спрашивает Деннис Хамберг, немного подумав, — я должен опознать их?
Малин смотрит в сторону, на поле, и слышит голос Зака, как будто давящегося от смеха.
— Успокойтесь, Деннис. Мы нисколько не сомневаемся, что животные ваши. Но если вы хотите, то, конечно, можно это организовать.
49
Бёрье Сверд сжимает кулаки в карманах, чувствуя приближение чего-то непостижимого. Он ощущает его присутствие в воздухе, которым дышит. Что-то должно случиться — какое-то событие, имеющее для него большое значение и находящееся за границами его понимания.
Окна в машине запотевают, с каждым выдохом все больше.
Владельца добермана, согласно налоговому регистру, зовут Сиверт Нурлинг, он проживает по улице Ульсторпсвеген, 39, в Юнгсбру, на той стороне реки, откуда дороги ведут в леса, к озеру Хюльтшён. Узнать имя владельца собаки удалось всего за несколько минут, в стокгольмской администрации народ услужлив.
Начнем с этого.
Он чувствует всем своим полицейским инстинктом: теплее, еще теплее. Скуглёф и Валькирия Карлссон подождут.
А теперь он и Юхан Якобссон на месте. Он только хочет взглянуть на этого дьявола, если постарался сам владелец собаки. В любом случае, тот должен был следить за своим питомцем, чтобы пес не попал в руки каким-то психам.
Белая деревянная вилла зажата между двумя подобными постройками семидесятых годов. Яблоневые и грушевые деревья уже выросли. Летом здесь, конечно, живые изгороди достаточно высоки и надежно защищают двор от посторонних глаз.
— Нечего ждать, — говорит Бёрье. — Предугадать что-либо тут невозможно. Быть может, мы у цели.
— Что будем делать? — спрашивает Юхан.
— Звонить.
— Хорошо. Думаю, так будет лучше.
Они вылезают из машины, проходят в калитку и поднимаются по лестнице.
Звонят — три, четыре раза, прежде чем изнутри слышатся усталые шаги.
Дверь открывает парень, еще подросток. На нем черные кожаные штаны, такие же черные длинные волосы свисают на грудь, доставая до пирсингованных сосков. Кожа его бела, как снег в саду, и холод, похоже, ему нипочем.
— Ну? — произносит он и вяло смотрит на Бёрье и Юхана.
— Ну? — повторяет Бёрье. — Это ты Сиверт Нурлинг? — спрашивает он, доставая полицейское удостоверение.
— Нет, это мой папа.
— А тебя как зовут?
— Андреас.
— Мы можем войти? Здесь холодно.
— Нет.
— Нет?
— Чего вы хотите?
— Собака. Доберман. Она убежала?
— У меня нет собаки.
— Если верить налоговому регистру, она у тебя есть.
— Это собака отца.
— Но ведь ты сейчас сказал, что у вас вообще нет никакой собаки.
Юхан смотрит на руки мальчика. Они в красных брызгах.
— Я думаю, тебе придется пойти с нами, — говорит он наконец.
— Могу я надеть куртку?
— Да…
Неожиданно мальчик отступает на шаг назад и со всей силы захлопывает дверь.
— Черт! — кричит Бёрье и рвет дверь на себя.
— Ты сзади, я спереди.
Они вытаскивают оружие, расходятся и движутся, прижимаясь к стенам дома.
Их куртки трутся о шероховатые доски.
Юхан на корточках пробирается под окном на террасу. Пропитанные зеленой краской половицы скрипят под его ногами. Он вытягивает руки, нащупывая ручку двери.
Заперто.
Проходит пять минут, десять. Тишина внутри дома, не слышно, чтобы там кто-то двигался.
Бёрье вытягивает шею, пытается заглянуть в окно, туда, где, должно быть, находится спальня. Но внутри темно.
И тут слышится скрежет двери у входа в гараж, Бёрье видит, как она открывается и мальчик устремляется наружу. В руке у него что-то черное. «Я должен его завалить?» — проносится в голове у Бёрье, но он не стреляет, а бежит вслед за мальчишкой, мелькающим впереди между домами.
Бёрье гонится за мальчиком вниз по поселку, по берегу Муталы, затем они сворачивают куда-то налево. Дети в комбинезонах играют в саду. Сердце готово выпрыгнуть из груди, но с каждым шагом мальчик все ближе. Он увеличивается в размерах. Сады и виллы по обе стороны улицы возникают и исчезают вновь. Ботинки стучат по посыпанным песком улицам. Налево, направо, налево… Мальчик, должно быть, знает эти кварталы как свои пять пальцев.
Устали.
Теперь оба бегут медленнее.
Потом мальчик останавливается.
Оборачивается.
Целится из чего-то черного в Бёрье, который падает на землю, в сторону, в сугроб.
«Какого черта он делает, дурак? Или он не знает, к чему вынуждает меня?»
Снег в сугробе холодный и колючий.
Бёрье Сверд представляет себе жену, неподвижную в постели, своих собак, радующихся его появлению на псарне, дом и своих детей, там, в дальних странах.
Он видит перед собой мальчика. С оружием, нацеленным на него.
Мучитель собак. Ребенок. Пасть добермана, обмотанная скотчем.
Пальцы смыкаются вокруг курка. Их обоих — и мальчика, и его собственные пальцы. Целиться в ногу — в голень, тогда он упадет. Только бы не задеть артерию, чтобы не истек кровью.
Бёрье жмет на курок. Раздается отрывистый, мощный звук, и мальчик падает, будто кто-то выбивает из-под него ноги.
Юхан слышит шум впереди и несется туда.
Куда они побежали?
Две стороны.
Юхан бежит вперед и сворачивает налево. Это за поворотом?
Он тяжело дышит.
Он слышит выстрел и чувствует, как холодеет в легких.
Проклятье.
Он спешит на звук.
И тут видит, как Бёрье бросается к телу, лежащему на присыпанной гравием улице. Кровь хлещет из ноги, рука ковыряет снег. Он склоняется над раной. Черные волосы мальчика веером раскинуты на белом.
Бёрье поднимается, отбрасывает в сторону что-то черное, лежавшее на теле.
Потом тело издает звук — крик боли, отчаяния и страха, а может, и растерянности прорезает тишину переулков.
Юхан бежит к Бёрье.
— Он остановился и стал целиться в меня, — шепчет, задыхаясь, Бёрье.
Потом указывает на оружие в снегу.
— Проклятая бутафория. Такие штуки можно найти где угодно. Но как, черт возьми, я мог это разглядеть?
Бёрье опускается рядом с мальчиком.
— Успокойся. Это заживет.
Но тот продолжает кричать, держась за ногу.
— Надо вызвать «скорую», — говорит Юхан.
Малин смотрит на пустую игровую площадку.
«Что же такое словно поднимается из этой земли? Почему именно сейчас?» — думает она и не находит ответа. Может быть, достигнута какая-то точка разрыва и что-то взорвалось именно сейчас, рухнуло в бездну насилия и отчаяния.
Дети.
Толпы растерянных детей.
Они неотделимы друг от друга.
— Его прооперировали. Мы допросим его позже, — звучит усталый голос Свена Шёмана. — Отец подтвердил, что это была их собака, которую он купил для сына.
— Что еще сказал отец? — спрашивает Зак.
— Что мальчика не было дома вчера ночью, что последние годы он живет в мире компьютерных игр, Интернета, хеви-метал и прочего, что его папа назвал «интересом ко всему оккультному».
— Бедный отец, — вздыхает Зак.
Малин представляет себе, о чем он сейчас думает. Вероятно, о том, что его перспективы все-таки оставляют больше надежды, а терзания по поводу матчей Мартина просто смешны и он однажды должен покончить с ними раз и навсегда. Тысячи и тысячи отцов в Линчёпинге могут только мечтать о таком сыне, как Мартин. Да, и когда же следующий домашний матч?