Но все это не имеет никакого значения, отчасти меня уже нет, осталась только загадка, ради которой кое-что еще сохраняется. Я группа крови, генетический код, я то, что лежит в белом сосновом ящике в часовне Воскресения Господня с оранжевыми стенами, где-то под Ламбуховом, если ехать в сторону городка под названием Слака.
В нескольких сотнях метров, в подземном коридоре, ждут печи. Но я не боюсь огня, в нем нет ни вечности, ни тепла, только дань моде.
Я давно уже ни на кого не в обиде, просто желаю Марии немного покоя. Она была добра ко мне, а это кое-что значит.
Вы сидите на своих скамьях с такими серьезными лицами. Вас только двое: Малин Форс и представитель похоронного агентства «Фонус», тот самый Скуглунд, что готовил мое лицо для фотографии в «Корреспондентен». У гроба стоит женщина, шею ей трет пасторский воротник, и ей бы хотелось поскорее покончить с этим. Смерть и одиночество в моем лице пугают ее, как бы ни уповала она на своего Бога и Его милосердие.
Так начинайте же и заканчивайте поскорее.
И я полечу дальше.
Боль еще не оставила меня, она так же своенравна, как и прежде. Но я усвоил одну вещь.
Мертвый, я могу говорить.
Я могу шептать сотни слов, выкрикивать тысячи и тысячи. Я могу выбрать молчание. В конце концов, есть только мои слова, ваше бормотание ничего не значит.
Поэтому прекратите его.
У входа в часовню Малин приветствовала представителя похоронного агентства Конни Скуглунда. Под аркадами песочного цвета они сказали друг другу «добрый день» и, обменявшись вежливыми фразами, остались стоять рядом в понимающем молчании, пока часы не начали бить; тогда они прошли в просторный зал. Количество света здесь почти нарушало торжественность момента. Проникая через окна, он заполнял собой всю комнату, от потолка до пола, как бы заботясь о том, чтобы в сторону парка открывался приятный вид. «Как здесь должно быть красиво, когда вокруг полно зелени, — думает Малин. — А сейчас неправдоподобно светло».
Они усаживаются по обе стороны от гроба, как будто для того, чтобы каким-то образом заполнить пустое помещение.
Одиночество в жизни.
Еще большее — после смерти.
Почти неделя прошла с тех пор, как нашли тело Бенгта Андерссона, теперь его надо похоронить. Суббота. Одинокий венок на гробе — от общины Юнгсбру. Должно быть, футбольный клуб решил ограничиться тем, что принес на место убийства. У Малин в руке белая гвоздика, а часы все звонят и звонят, и ей кажется, что, если это продлится еще чуть-чуть, они с представителем похоронного агентства Скуглундом оба оглохнут. И пастор тоже. Женщине-пастору около тридцати пяти, она рыжеволосая, коренастая и веснушчатая. Но вот звон прекратился, и зазвучал псалом, а потом пастор начала говорить. Она говорила то, что полагается в таких случаях, а когда решила сказать что-то от себя лично и произнесла фразу «Бенгт Андерссон был самый обыкновенный необыкновенный человек…», Малин захотелось вскочить и зажать ей рот, чтобы остановить поток банальностей. Но она сдержалась и, сама не замечая как, положила белую гвоздику на гроб Мяченосца. «Мы найдем его, мы до него доберемся, и ты обретешь покой», — подумалось ей.
Малин Форс, если ты полагаешь, что для обретения покоя мне нужна «правда», ты ошибаешься. Ты ищешь ее, потому что она нужна тебе самой.
Это тебе нужно обрести мир и покой, а не мне.
Хорошо, но будем честны друг с другом, к чему вся эта суета?
Сейчас он везет меня по коридору, в гробу темно и жарко, а скоро будет еще жарче.
Его зовут Давид Сандстрём, ему сорок семь лет, и все удивляются, как он может здесь работать. Сжигать трупы — не такая уж престижная профессия. Заниматься этим делом немногим лучше, чем быть толстяком, ударившим своего собственного отца топором по голове. Но ему нравится его работа. Он всегда один и мало общается с живыми. Его профессия дает ему кучу разных преимуществ, но не будем об этом.
Сейчас мы внутри крематория. Эта просторная комната со стенами небесно-голубого цвета находится под землей, только маленькие окошки под потолком смотрят наружу. Все полностью автоматизировано, ему нужно будет только поставить гроб на конвейер. Далее откроется окошко в печи, огонь в которой зажигается нажатием кнопки.
Потом я сгорю.
Но не сейчас.
Сначала Давид Сандстрём должен втащить гроб на конвейер, и ему придется очень нелегко.
«Какой тяжелый, черт». С тележки на конвейер он вынужден толкать гроб сам, и обычно это нетрудно. Но на этот раз — дьявольски тяжело.
Бенгт Андерссон.
Давид знает, как тот умер, и оставляет мертвеца в гробу под крышкой, не хочет даже взглянуть. Предпочитает смотреть на более молодых, тех, что дарят ему ощущение покоя.
Вот так.
Гроб на ленте.
Он нажимает кнопку на панели управления — и окошко в печи открывается. Он нажимает другую кнопку — и пламя жадно лижет древесину, а потом намертво вцепляется в нее.
Еще, еще немножко.
Огонь подтачивает дерево и за какие-нибудь десять секунд полностью окружает гроб, а крышка на окошке медленно возвращается в исходное положение.
Давид Сандстрём вытаскивает блокнот из внутреннего кармана джинсов, достает свою специальную ручку и аккуратно записывает на одной из последних страниц: «Бенгт Андерссон, 61 10 15–1923. № 12.349».
Я чувствую огонь.
И сейчас это мое единственное ощущение. Я исчезаю. Я испаряюсь, превращаясь в дым, поднимающийся из трубы крематория, в частички пепла, летающие над Линчёпингом, в воздух, который жадно вдыхает Малин Форс, направляющаяся к парковке возле здания полицейского участка.
Останется пепел, который закопают в старой кладбищенской роще у часовни.
Весь наш пепел — это ориентир для памяти. И мой пепел там будет находиться, чтобы людям, вопреки всем ожиданиям пожелавшим вспомнить меня, было куда прийти.
Мы возвращаемся к собственной памяти, навещаем нашу жизнь.
И бываем безутешны.
Впрочем, все это привычки живых.
Часть 3
Привычки живых
51
Цветы, которые должны быть политы; почта, которая должна быть рассортирована; краны, из которых надо выпускать воду. Пыль, которая должна быть вытерта; морозилка, которую надо размораживать; покрывало, которое надо расправлять; события, о которых надо забыть; предчувствия, которым не надо верить; лживые обещания, которые надо простить; и любовь, о которой будешь помнить вечно.
Возможно ли все это?
Тринадцать сорок пять. Спустя несколько часов после похорон Бенгта Андерссона.
Малин бродит по квартире своих родителей. Вспоминает, когда последний раз была здесь. Туве, совсем как она сама когда-то, на постели родителей; такая же ни о чем не подозревающая целеустремленность, такое же наивное доверие к своему телу.
И все-таки.
Малин смеется про себя. Она дает Туве и Маркусу возможность проявить изобретательность в поисках места для любовного свидания в такой холод. Сейчас они на вечернем киносеансе. Какая-то драма-экшн, созданная на основе давно забытого комикса. Приключения эпохи пятидесятых, подновленные в соответствии со вкусами сегодняшнего дня: больше насилия, больше ужасов, секса, а конец более определенный и счастливый. Двусмысленность — враг надежности, а надежность — необходимое условие кассовых сборов.
«Наше время, — думает Малин, — имеет те сюжеты, которые заслуживает».
Запах в родительской квартире.
Здесь пахнет тайнами.