— Карлссон?
— У нее та же фамилия, что и у меня. Карлссоны, пожалуй, самая распространенная фамилия на равнине. Да, так звали ее до того, как она вышла за Черного Мюрвалля.
— А что за человек был Черный?
— Пьяница и хвастун, но в глубине души трус. Не то что Калле-с-Поворота. Совсем другого сорта.
— А сын, у нее же был сын до брака с Черным?
— Был, насколько я помню, хотя его имя вылетело у меня из головы. Я думаю, его звали… Ну что ж, кое-какие имена исчезли из моей памяти. Время стерло их, словно ластиком. Но одно я помню точно: отец мальчика погиб во время кораблекрушения, когда она была еще беременна.
— И каково ей приходилось с ребенком? Должно быть, тяжело…
— Никто никогда его не видел.
— Не видели?
— Все знали, что он есть, но никто его не видел. Она ни разу не показывалась с ним в поселке.
— А потом?
— Ему было года два, когда она вышла за Черного Мюрвалля. Но видишь ли, фрекен Форс, ходили разные слухи…
— Какие слухи?
— Об этом надо говорить не со мной, а с Вейне Андерссоном.
Готфрид Карлссон берет ее руку в свою, жилистую.
— Он живет в больнице в Шернорпе. Он был на «Дориане», когда тот затонул, и точно расскажет, что и как.
Дверь в комнату открывается, и Малин оборачивается.
На пороге стоит сестра Херманссон.
Короткие завитые волосы, кажется, поднялись дыбом. И сегодня, сменив очки с толстыми стеклами на контактные линзы, она выглядит моложе по крайней мере на десять лет.
— Инспектор Форс, — говорит она. — Как вы посмели?
54
— Никто, даже полиция, не приходит без предупреждения к моим жильцам.
— Но…
— Никто, инспектор Форс, никто. И вы не исключение.
Сестра Херманссон увлекает Малин за собой в маленькую комнату медсестер в коридоре и там продолжает:
— Они кажутся сильнее, чем есть на самом деле. Большинство из них слабы, и в это время года, в такой сильный мороз, мы теряем их одного за другим, и все это причиняет беспокойство моим…
Сначала Малин разозлилась. Жильцы? Разве это не означает, что здесь их дом и они могут делать, чего им хочется? Но потом поняла, что Херманссон права. Кто позаботится о стариках, кто защитит их, если не она?
Малин извиняется, прежде чем выйти.
— Извинения принимаются, — отвечает Херманссон, которая теперь выглядит довольной.
— И смените моющие средства, — добавляет Малин.
Херманссон смотрит на нее задумчиво.
— Да, мы используем непарфюмированные. Есть парфюмированные средства, не вызывающие аллергии и с куда более приятным запахом. Да и стоят они не намного дороже.
Херманссон погружается в раздумья.
— Хорошая идея, — говорит она и принимается рыться в бумагах, как бы показывая этим, что разговор окончен.
А Малин проходит через ворота и направляется на парковку, к своей машине.
И тут звонит телефон.
Она спешит обратно в вестибюль и, снова погрузившись в тепло, источающее неестественный химический запах, достает трубку.
— Все правильно. Соответствует спискам на сайте Морского общества. — Голос у Юхана Якобссона довольный.
— То есть теплоход «Дориан» потерпел крушение и на его борту находился некий Пальмквист, который потонул?
— Именно. Его не было среди тех, кто спасся на шлюпках.
— То есть часть людей спаслась?
— Да, похоже, так.
— Спасибо, Юхан. Ты меня очень выручил.
Руины.
И озеро, как кажется навсегда скрытое подо льдом.
На несколько секунд Малин отрывает взгляд от трассы и смотрит на Роксен. Машины на расчищенной дороге поверх метровой толщи льда скользят в относительной безопасности, а на другом берегу, вдали, струится дымок из труб миниатюрных, словно на почтовых марках, домов.
Замок Шернорп.
Он горел в восемнадцатом веке, был восстановлен и по сей день является резиденцией семьи Дуглас. И по сей день здесь пахнет большими деньгами.
Нет замка мрачнее. Серое оштукатуренное строение из камня с как будто ссохшимися окнами и почти пустой площадкой на заднем плане с флангов прикрыто непритязательными зданиями складских помещений. Дремлющие неподалеку руины старого замка — словно вечное напоминание о том, что может быть хуже.
Дом престарелых расположен на границе замковых угодий, сразу за поворотом, где дорога наконец выходит из леса, на простор с видом на озеро.
Малин думает о том, что в этом трехэтажном белом здании живет, по всей вероятности, не более трех десятков стариков, и о том, как здесь, должно быть, тихо — только редкие автомобили, проезжающие по шоссе.
Она припарковывается у входа.
С какой Херманссон придется столкнуться на этот раз?
Потом она вспоминает о сегодняшнем вечере и о том, что Туве пригласила Маркуса на ужин. Она надеется освободиться к тому времени, но, глядя в сторону здания, ловит себя на мысли: «Вейне Андерссон. Сегодняшний ужин под угрозой».
Вейне Андерссон сидит в инвалидном кресле у окна с видом на Роксен.
Пожилая медсестра у регистрационной стойки была, кажется, рада приходу Малин и как будто не обратила никакого внимания или совершенно не была обеспокоена тем, что гостья из полиции и пришла по делу.
— Вейне будет рад, — сказала она. — Его так редко навещают. И он любит общаться с молодежью, — добавила она, сделав паузу.
«С молодежью? — подумала Малин. — Считаю ли я по-прежнему себя принадлежащей к этому племени? Туве — вот молодежь. Но не я».
— Он парализован на правую сторону. Последствие инсульта. Это не повлияло на способность говорить, но его очень легко расстроить.
Малин кивает и входит в комнату.
У сидящего перед ней лысого мужчины морские татуировки на обеих руках. Парализованную руку, на которую наложена шина, украшают грубые чернильные линии, изображающие якорь. Его лицо изрезано морщинами, кожа в родимых пятнах, один глаз слепой, но другой, как кажется, видит за двоих.
— Да, — рассказывает он, уставившись здоровым глазом на Малин. — Я был на борту того судна и жил в одной каюте с Пальмквистом. Не то чтобы мы дружили, но были земляки, и хотя бы поэтому нас тянуло друг к другу.
— Он утонул?
— У Островов Зеленого Мыса мы попали в шторм — не страшней, чем другие, но судно накрыла гигантская волна. Оно накренилось и пошло ко дну в какие-нибудь полчаса. Я выплыл и добрался до спасательной шлюпки. Мы четыре дня боролись со штормом, прежде чем нас подобрал теплоход «Франциска». Спасались дождевой водой.
— Вы мерзли?
— Холодно не было. Темно — да. Даже вода оставалась теплой.
— А Пальмквист?
— Я больше его не видел. Думаю, он оказался заперт в камбузе после первого волнового удара. Уже тогда там было полно воды. Я нес вахту на мостике.
Малин представляет себе эту картину.
Молодого человека, разбуженного ударом волны. Как все вокруг него вдруг потемнело, как прибывала вода, приближаясь во тьме, словно щупальца тысяч каракатиц. Как дверь блокировало снаружи, как сжало рот, нос, голову. Как в конце концов он сдался. Вдохнул воды и позволил окутать себя ее мягкому дурману, навевающему сон и блаженство, как постепенно погружался во что-то еще более мягкое и теплое, чем вода.
— Знал ли Пальмквист, что станет отцом?
Вейне Андерссон не может сдержать презрительную усмешку.
— Я слышал эту историю по возвращении домой. Все, что я могу вам сказать, — Пальмквист не был отцом мальчика Ракели Карлссон. Женщины совершенно не интересовали его в этом смысле.
— Он не хотел иметь ребенка?
— Моряк, инспектор Форс. Знаете, какие раньше были моряки!
Малин кивает и снова спрашивает после небольшого промедления:
— А если не Пальмквист, тогда кто мог быть отцом мальчика?