— Вряд ли. Но там, в лесу, кто-то есть. Я чувствую.
— Тогда нечего ждать, — обрывает ее Зак.
На морозе мир сжимается до размеров темной комнаты, вмещающей все, что было в атмосфере. До тугого и вязкого вещества «черной дыры».
«Ты стережешь свои тайны, — думает Малин. — Ты, темный лес Эстергётланда».
Сегодня снег промерз лучше, чем в прошлый раз, и они идут по насту. Или это мороз постепенно превращает снег в лед? И ледниковый период, начавшийся несколько месяцев тому назад, навсегда преображает все: растительность, пейзаж, звуки в лесу? Деревья вокруг похожи на мощные колонны античных руин.
След в след.
Среди всех брошенных детей, которых никто не видит, о которых не заботятся ни отцы, ни матери и от которых отказался весь мир, всегда найдется несколько таких. Они покажут себя. И мир, бросивший их на произвол судьбы, пожнет плоды своей бессердечности.
В Таиланде.
В Руанде и Боснии.
В Стокгольме.
В Линчёпинге.
В Юнгсбру, в Блосведрете.
«Нет ничего проще, — думает Малин. — Заботься о маленьких и слабых. Дари им любовь. Зло не дано нам изначально, оно нами создается. Однако существует изначальное добро, я так полагаю. Но только не в этом лесу. Добро давно покинуло это место, осталась только борьба за выживание».
Пальцы болят в перчатках, неспособных защитить от стужи.
— Черт, как холодно! — возмущается Зак, и Малин кажется, что за последние месяцы она слышала от него эти слова тысячи раз.
Ноги не слушаются. А тьма опускается все ниже, и мороз все глубже проникает в тело. Пальцев как будто нет ни на руках, ни на ногах. Осталась только боль.
Избушка Мюрваллей холодная и пустая. Снег снова засыпал следы лыж.
Малин и Зак молча стоят у двери.
Они прислушиваются, но кругом тихо. Только зимний лес, лишенный запахов, окружает их.
Но я чувствую, чувствую: ты сейчас где-то здесь.
Должно быть, я заснул. Очаг погас, в нем нет дров. Я мерзну, я должен затопить его снова. И когда они придут, чтобы впустить меня, здесь будет тепло.
Моя землянка — это мой дом.
Она всегда была моим домом, а вовсе не квартира на Таннефорсвеген. Это было единственное место, где я спал, думал и пытался все понять.
Вот я подкладываю дрова, хочу зажечь, но спичка соскальзывает.
Я мерзну.
Но здесь должно быть тепло, когда они придут, чтобы впустить меня, когда они вернутся с любовью.
— Здесь никого нет. Форс, ты слышишь, что я говорю?
Перед избушкой поляна — совершенно безмолвное место, окруженное деревьями, лесом и непроницаемой темнотой.
— Зак, ты ошибаешься.
Здесь кто-то есть. Кто-то шевелится. Или это зло? Дьявол? И я чувствую запах…
— Через пять минут совсем стемнеет. Я возвращаюсь.
— Пойдем дальше, — говорит Малин и шагает вперед.
Она метров на четыреста успевает углубиться в темноту леса, но потом слышит сердитый голос Зака:
— Возвращаемся!
— Еще чуть-чуть.
— Нет.
Тогда Малин разворачивается и идет обратно. Она так и не заметила рощицу в пятидесяти метрах впереди, где из маленького отверстия в земляной крыше только что показался серый дымок.
Мотор гудит, и машина набирает скорость. Они проезжают мимо площадки гольф-клуба монастыря Вреты.
«Удивительно, — замечает про себя Малин, — они оставляют флажки зимовать на поле. Раньше я не обращала на это внимания. Выглядит так, как будто хотят о чем-то предупредить».
— Едем к Ракели Мюрвалль, она знает, где Карл.
— Ты с ума сошла, Малин. Ты не подойдешь к этой тетке ближе чем на полкилометра. Уж я-то за этим прослежу.
— Она знает, где он.
— Это не имеет значения.
— Нет.
— Да. Она подала на тебя официальную жалобу. Ехать туда сейчас значит поставить крест на своей карьере.
— Черт.
Она бьет рукой по приборной панели.
— Вези меня к моей машине. Она стоит на парковке у «Макдоналдса».
— Ты выглядишь веселой, — говорит Туве с дивана, поднимая глаза от книги.
— Что ты читаешь?
— «Дикую утку» Ибсена. Пьеса.
— Разве не скучно читать пьесу? Ее лучше смотреть.
— Нужно лишь подключить воображение.
Телевизор включен. «Джеопарди».[57] Толстый Адам Альсинг,[58] втиснутый в желтый костюм. Как может Туве читать серьезную литературу под такое сопровождение?
— Мама, ты была на улице?
— Да, даже в лесу.
— Что ты там делала?
— Мы с Заком искали одну вещь.
Туве кивает. Она не спрашивает, успешны ли были поиски, и снова погружается в свою книгу.
Он убил Бенгта Андерссона. Пытался убить Ребекку Стенлунд.
Кто же он, Карл Мюрвалль? И где он?
Черт бы подрал Ракель Мюрвалль.
Это ее сын.
У Туве на столе лежит открытый учебник по обществознанию. Параграф под названием «Формы правления» проиллюстрирован фотографиями премьер-министра Йорана Перссона и неизвестного Малин имама. Людей можно изучать как угодно. Это так.
— Туве, сегодня звонил дедушка. Он приглашает вас обоих, тебя и Маркуса, на Тенерифе.
— Я больше туда не хочу, — отвечает Туве, оторвав взгляд от экрана. — К тому же дедушке будет трудно объяснить всю эту нашу ложь насчет других гостей.
— Да, боже мой, — вздыхает Малин, — как порой усложняются самые простые вещи.
— Я не поеду. Мне сказать Маркусу, что дедушка передумал?
— Нет.
— Но может быть, мы поедем в другой раз. А то дедушка будет говорить, что мы не захотели, хотя он и приглашал нас.
Малин вздыхает.
— Почему бы не сказать Маркусу все как есть?
— Что сказать?
— Что дедушка передумал, но ты не хочешь.
— А как быть тогда с нашей ложью? Это очень страшно?
— Не знаю, Туве. Может, такая маленькая ложь и не слишком опасна.
— Но если так, мы можем поехать.
— Но ты ведь уже не хочешь?
— Нет, но я могла бы, если бы хотела. Даже лучше, если дедушка немного огорчится. Может, это научит его кое-чему.
— А как быть с Оре?
— Ну-у…
Туве отворачивается и тянется за пультом телевизора.
Дождавшись, пока Туве уснет, Малин некоторое время сидит одна на диване, а потом поднимается и направляется в прихожую. Надевает кобуру с пистолетом и куртку. Прежде чем выйти из квартиры, она роется в верхнем ящике шкафа в прихожей. Отыскав то, что нужно, Малин запихивает это в передний карман джинсов.
74
Семнадцатое февраля, пятница
Линчёпинг в ночь с четверга на пятницу в самый холодный из февралей. Рекламные щиты состязаются с уличными фонарями в попытках создать хотя бы иллюзию тепла на улицах, где одинокие, мучимые жаждой и ищущие наслаждений шныряют туда-сюда между ресторанами и барами. Неуклюжие полярники в поисках родственных душ.
И нигде никаких очередей.
Для этого слишком холодно.
Малин держит руль.
Город за окнами автомобиля.
Красные и оранжевые автобусы на холостом ходу на площади Тредгордсторгет. В них подростки, возвращающиеся домой. Розовощекие, усталые, с ожиданием чего-то во взгляде.
Она крутит руль, поворачивая на Дроттнинггатан в сторону Стонгона, проезжает мимо офиса агентства недвижимости.
Сны о доме.
О пробуждении.
В этом городе все еще видят сны, как бы ни было холодно, что бы ни случалось.
«О чем мои сны? — задает себе вопрос Малин. — О Туве. О Янне. О Даниэле. Это мое тело грезит им.
Но чего хочу от жизни я сама? И какие мои желания делают меня похожей на тех девочек в автобусе?»
Дверь многоэтажки ходит туда-сюда, даже не запирается на ночь.
Малин осторожно поднимается по лестнице — она не хочет, чтобы ее здесь видели.
И вот она перед дверью Карла Мюрвалля.
Прислушивается.
Но внутри тихо, и на полу под почтовой щелью все еще лежат нетронутые газеты.