А как же любовь к детям? Это самая первая, изначально данная нам любовь.
— Так что же произошло между вами и Калле-с-Поворота, Ракель?
Ракель оборачивается к Малин и смотрит на нее. И зрачки в глазах старухи расширяются и чернеют, словно пытаясь передать всю тысячелетнюю историю женских мук. Потом она мигает и на несколько секунд закрывает глаза, прежде чем ответить.
— Это было так давно. Теперь уже и не вспомню. Я столько всего перенесла с мальчиками.
«Вот так новость!» — думает Малин, прежде чем задать следующий вопрос.
— Вы никогда не думали, что ваши мальчики могут узнать: отец Карла — Калле-с-Поворота?
Ракель Мюрвалль наливает себе кофе.
— Мальчики знают это.
— Правда? Действительно знают, Ракель? Ведь быть уличенным во лжи значит испортить любые отношения, — продолжает Малин. — И какая власть может быть у того, кто солгал?
— Я не понимаю, о чем вы говорите, — отвечает Ракель. — Вы мелете всякий вздор.
— Правда, Ракель? Я мелю вздор?
Ракель Мюрвалль запирает за ними входную дверь, усаживается в прихожей на деревянный стул, выкрашенный красной краской, и смотрит на фотографию на стене. На снимке она сама в окружении сыновей в саду и Черный. Еще до инвалидного кресла.
Чертов сын, это ты тогда снимал нас.
Если ты исчезнешь, исчезнешь навсегда, все мои тайны останутся при мне.
А слухи я запру в темном гардеробе.
Его не должно быть — это так просто. Убрать его, я слишком от него устала.
Она берется за телефон.
Звонит Адаму.
В трубке отвечает детский голос, такой невинный. Его малыш.
— Алло.
— Привет, Тобиас. Это бабушка. Папа там?
— Привет, бабушка.
Потом тишина. Наконец отвечает мужчина:
— Мама?
— Зайди ко мне, Адам. И возьми с собой братьев. Я хочу сказать вам нечто очень важное.
— Я приду, мама. И скажу остальным.
Обычно я приезжал сюда на велосипеде.
Лес был мой.
Они охотились здесь иногда, я слышал, как они стреляли, в любое время года. И уже тогда я ждал их.
Мама.
За что ты так зла на меня?
Что я такого сделал? Что?
Мне тепло, и перед глазами возникают разные образы. Я — ангел под яблоней из крошек печенья.
Теперь очаг снова горит, и не слышно никаких звуков, кроме потрескивания дров. Здесь хорошо, в землянке, только одиноко. Но я не боюсь одиночества, потому что нельзя бояться самого себя, ведь так?
Думаю, я могу немного поспать, пока вы не придете и не заберете меня отсюда. И тогда я стану другим — когда вы впустите меня.
— И что нам теперь делать?
Зак ведет машину в направлении монастыря Вреты. Где-то в километре от них виднеется церковь, похожая на древнюю крепость. По одну сторону дороги мелькают конюшни клуба верховой езды «Хеда», по другую открытое поле.
Малин хотела звонить братьям, спросить их, знают ли они, кто отец Карла, но Зак остановил ее.
— Если они не знают этого, у старухи есть право на свои секреты. Мы не можем так бесцеремонно вторгаться в чужую жизнь и ворошить ее прошлое.
И Малин поняла, что Зак прав. Независимо от последствий. Если они перестанут уважать людей такими, каковы они есть, на какое уважение со стороны общества могут рассчитывать?
Она отвечает на вопрос Зака:
— Дождемся команды Шёмана. Сейчас они готовятся к тому, чтобы как можно тщательней прочесать лес, но для собак слишком холодно. Тем не менее они наверняка прихватят с собой парочку. Может, нам стоит появиться там раньше их?
— Нет, Малин. Если мы ничего не нашли вчера, что мы можем найти сегодня?
— Не знаю. Тогда мы можем свернуть к месту убийства и к другому дереву. Это ведь где-то рядом.
— Прошлой ночью там уже была машина. Нам бы сообщили, если б что-нибудь нашли.
— У тебя есть другие предложения?
— Нет, — отвечает Зак и поворачивает обратно.
Проезжая мимо домов в Блосведрете, они видят братьев, направляющихся к дому матери.
— Как ты думаешь, скоро ли Карин закончит с пробой ДНК Карла Мюрвалля? — спрашивает Малин. — Я хочу знать, он ли изнасиловал Марию Мюрвалль.
— Ты так думаешь?
— Нет, но я хочу знать. Я думаю, она снова обманула нас, хотя не знаю, в чем именно. Не сомневаюсь, она ни за что не впустила бы нас, если б не видела в этом никакой выгоды. Она по-прежнему всем здесь заправляет. И уцепится за любую соломинку, чтобы защитить то, что, как она считает, ей принадлежит. — Малин тяжело вздыхает. — И чтобы удержать при себе свои тайны.
Адам, Элиас и Якоб Мюрвалли сидят за столом на кухне матери.
Они попивают свежесваренный кофе, закусывая печеньем, которое Ракель только что разогрела в духовке, предварительно достав из морозильника.
— Вкусное печенье, мальчики?
Ракель Мюрвалль стоит у плиты с номером «Корреспондентен» в руке.
Похвалив печенье, сыновья ждут, что мать скажет им такого, о чем не хотела говорить, прежде не угостив кофе.
— Мартинссон и Форс, — начинает она, — только что были здесь и спрашивали о Карле. И если это не он истязал и искалечил ту женщину, которую нашли у дороги, как пишет газета, тогда зачем им было приезжать сюда? Притом что я заявила на них. Зачем им рисковать?
Она протягивает газету «мальчикам».
Пусть прочитают заголовок, посмотрят фотографии.
— Полиция ищет Карла. И здесь написано, женщину нашли в том же виде, что и Марию. И если вы заглянете в компьютер, то узнаете, что ночью они делали обыск в его квартире.
— Значит, это он напал на Марию в лесу?
Адам Мюрвалль словно выплюнул эти слова.
— Кто же это еще мог быть? — спрашивает Ракель Мюрвалль. — А сейчас он исчез. Это он, он сделал то же, что и раньше. Все как раньше.
— Свою собственную сестру?
— Дьявол.
— Выродок. Он выродок. Он всегда был им.
— Но почему?
В голосе Элиаса Мюрвалля слышится неуверенность.
— А почему мы так не любили его? Вы никогда об этом не задумывались?
Ракель выдерживает паузу и продолжает, понизив голос:
— Он был урод с самого своего рождения, не забывайте об этом. И он ненавидел ее, потому что она была одной из нас и не такая, как он. Потому что он сумасшедший. Вы сами знаете, как он убежал в лес. А его землянка всего в какой-нибудь миле от того места, где нашли Марию. Это он, все сходится.
— Но миля в лесу — это очень много, мама, — возражает Элиас. — Здесь все-таки есть над чем поразмыслить.
— Все сходится, Элиас. Он изнасиловал вашу родную сестру в лесу. Он уничтожил ее.
— Мать права, Элиас, — тихо говорит Адам и делает глоток кофе.
— Все так и есть, — соглашается Якоб. — Все сходится.
— Теперь вы сделаете то, что должны, мальчики. Ради сестры. Или как, Элиас? Мальчики…
— Но что, если полиция ошибается?
— Она часто ошибается, Элиас. Но не на этот раз, нет. Не сомневайся, что с тобой? Или, может, ты на его стороне?
Ракель Мюрвалль угрожающе размахивает газетой.
— Ты на его стороне? Подумай, может ли быть иначе? Все сходится одно к одному. Ваша сестра должна обрести покой. Может, она вернется к нам, как только узнает, что того, кто причинил ей зло, больше нет.
— Но они арестуют нас, мама, они заберут нас, — продолжает Элиас. — И в конце концов, всему есть предел.
— Не волнуйтесь, — успокаивает сыновей Ракель Мюрвалль. — Полицейские глупее кур. Вы знаете, где он сейчас. Сделайте это, мальчики, а там посмотрим. Слушайте же…
Дуб, на котором висел Бенгт Андерссон, выглядит так же, как любое одинокое дерево посреди равнины. Если не считать сломанной ветки.
Но теперь этот дуб навсегда связан с тем, что произошло здесь однажды в самом холодном из февралей. А весной его срубит крестьянин, которому надоели венки, и любопытные местные жители, и медитирующие женщины. Он выроет все до последнего корешка и не уйдет отсюда, пока не убедится, что от дуба ничего не осталось. Но где-то глубоко-глубоко в земле все-таки сохранится маленький корневой отросток, и он вырастет в новое дерево, одинокое посреди равнины, и оно будет снова и снова шептать над просторами Эстергётланда имена Мяченосца, Ракели Мюрвалль и Калле-с-Поворота.