А теперь?
Теперь их очередь, тех, кто сидит в ней и причиняет ей боль.
Демонов.
Сапоги проваливаются сквозь наст, ступая на корни, и ему стоит усилий вытаскивать их из снега.
Только дьявол мог сотворить такое.
Со своей родной сестрой.
Здесь больше не о чем думать. Его нужно уничтожить, никаких сомнений. Сомнения — это не для нас.
Коробка у Адама под мышкой. Он крепко держит ее. Еще неизвестно, что может произойти, если он ее уронит.
Он задыхается. Он видит братьев впереди, чувствует мороз и вспоминает тот случай на берегу канала, с турком, когда они оба заступились за него, доказали, что никакому черту не позволено садиться им на шею. Мы всегда вместе. Это и тебя касается, Мария. И поэтому мы должны сделать это.
Мы били, били и били.
Теперь нужно большее.
Мы ведь теперь взрослые.
Элиас всего в метрах десяти. Адам чувствует его тело, ветер в его волосах. Совсем как тогда, когда сидел позади него на «дакоте». И так будет всегда.
Здесь машина.
«Рейнджровер» братьев Мюрвалль стоит у самого сугроба, и Зак паркуется рядом, стараясь не заблокировать дорогу.
Они звонили, вертолет, должно быть, уже в пути. Малин сказала Шёману: «Положись на меня, Свен».
Но требуется время, чтобы в такой мороз поднять вертолет в воздух, поэтому им надо полагаться на самих себя, на собственные ноги. Команда с собаками только что выехала из участка.
Они карабкаются по сугробам, ступая в следы братьев, пробираются меж деревьев, бегут, ломая наст, опять и опять. Их сердца пульсируют в бешеном темпе, легкие болят от напряжения, тела, переполняемые свежим холодным воздухом, рвутся вперед, вперед, спотыкаются, израсходовав весь свой адреналин, а потом снова бегут. Малин и Зак вслушиваются в тишину леса, стараясь уловить признаки движения, жизни, присутствия братьев, но все напрасно.
— Черт! — задыхается Зак. — Далеко ли они могли уйти, как ты думаешь?
— Далеко, — отвечает Малин. — Но нам нельзя останавливаться.
И Малин бросается в чащу, и снег проваливается под ее тяжелыми быстрыми шагами, и она падает, а потом встает и делает новый рывок.
Поле ее зрения сужено до тесного туннеля между стволов.
— Это не он изнасиловал вашу сестру! — кричит она.
«Не верьте своей матери, он не насиловал Марию. Он сделал много зла, но не это. Остановитесь же, пока не поздно. Что бы вы там ни думали, что бы она ни вбивала вам в головы, он все-таки ваш родной брат. Вы слышите? Вы слышите меня? Он ваш родной брат, и это не он изнасиловал вашу сестру, мы знаем это наверняка».
Туннель кончается.
«Я должна догнать их», — думает Малин.
— Это не он изнасиловал вашу сестру! — кричит она, задыхаясь, но и сама едва слышит свой голос.
«Никогда не показывай своей слабости, никогда…»
Элиас повторяет про себя эти слова, как мантру, и думает, что однажды раз и навсегда показал свою силу, тогда, с учителем Бруманом, посмевшим назвать его засранцем.
Иногда он старается понять, почему же все так получилось, почему они оказались в изоляции. И единственный ответ, который приходит ему в голову, — так было с самого начала.
У других работа, правильная жизнь, приличные дома, но у нас этого никогда не было и не будет. Нам дали это понять.
Адам идет за ним.
Элиас останавливается и оборачивается. Он думает о том, что его брат хорошо несет коробку и что у него от мороза розовое лицо и кожа стала прозрачной.
— Держи коробку, Адам!
— Держу, — отвечает тот, тяжело дыша.
Якоб молча идет впереди.
Он шагает решительно, плечи под курткой опущены.
— Проклятье, — ругается Адам. — Снег проваливается.
И с трудом делает следующий шаг.
— Пошли быстрее, — торопит он. — Покончим со всем этим.
Элиас молчит.
Здесь больше не о чем говорить. Надо действовать.
Они проходят мимо охотничьей избушки.
Не останавливаясь, братья пересекают поляну и снова углубляются в лес, еще более темный и густой на той стороне.
Наст здесь крепче, толще и все-таки прогибается то там, то здесь.
— Он залег внутри, — говорит Элиас, — я уверен в этом.
— Я чувствую дым, — добавляет Адам.
Его пальцы, вцепившиеся в коробку, коченеют, не слушаются, скользят по дереву.
Он меняет руку, разминая другую, чтобы ослабить судороги.
— Чертова нора. Он не лучше зверя, — шепчет Якоб. — Ну, теперь твоя очередь, Мария, — говорит он громко, на весь лес.
Но голос его затухает между стволами. Лес всегда поглощает звуки.
Давай, Малин, давай. Если еще не поздно.
Вертолет уже поднялся с поля в Мальмслётте и сейчас взбивает воздух над равниной, направляясь в вашу сторону. И утратившие нюх собаки тявкают и мечутся в отчаянии.
Я согласен с тобой, Малин, и этого пока достаточно.
И все же…
Я хочу, чтобы Карл был рядом со мной.
Хочу парить бок о бок с ним.
Увести его отсюда.
Разве может быть такая усталость?
Молочная кислота пульсирует в теле Малин, и хотя они видят следы братьев, уходящие дальше в глубь леса, оба присаживаются на крыльце охотничьей избушки отдохнуть.
Ветер свистит.
И в теле шум. А в голове все закипает, несмотря на мороз. Пар изо рта Зака — словно дым затухающего пожара.
— Проклятье, проклятье, — ругается он, постепенно приходя в себя, — мне бы сейчас выносливость Мартина.
— Пойдем дальше, — выдыхает Малин.
Они поднимаются.
И устремляются в лес.
78
Вы уже идете?
Идете сюда, чтобы впустить меня?
Не бейте меня.
Это вы? Или мертвые?
Кто бы вы ни были, там, снаружи, скажите мне, что вы пришли с миром. Скажите, что пришли с любовью.
Пообещайте мне это.
Пообещайте мне.
Пообещайте.
Я слышу вас. Вы еще не здесь, но скоро придете. Я лежу на полу и слышу ваши слова, ваши приглушенные крики.
«Сейчас мы впустим его! — кричите вы. — И он станет одним из нас. Он войдет».
Как это прекрасно!
Я сделал так много. Больше нет чужой крови, а ту, что течет в моих жилах, можно не считать.
Вы все ближе.
И вы несете мне ее любовь.
Только впустите меня. Дверь в мою землянку не заперта.
Элиас Мюрвалль видит дымок, поднимающийся из едва заметного отверстия в сугробе. Он представляет Карла, там, внутри, сжавшегося в темноте в комок, испуганного и ничего не понимающего.
Это мог сделать только он.
Сомнения — слабость.
Мы должны убить, растоптать его — только так.
Все так, как говорила мать: он был выродком с самого начала, и мы всегда чувствовали, все трое, что это он изнасиловал Марию.
Карл сам отыскал эту землянку, когда ему было десять лет.
Он тайком приезжал сюда на велосипеде, он был горд, словно хотел удивить их какой-то жалкой землянкой.
Черный запирал его здесь на несколько дней подряд, и он сидел, когда они жили в охотничьей избушке, на одной воде. Время года не имело значения. Сначала Карл протестовал и получал за это от отчима и братьев. Но потом он как будто свыкся с землянкой, обустроился в ней и сделал ее своим убежищем. После этого запирать его здесь стало не так весело, и они думали как-то зарыть эту нору. Но поленились.
«Пусть прячется, чертово отродье», — буркнул старик с инвалидного кресла, и никто не стал возражать.
Они знали, что он до сих пор наведывается сюда. Иногда они видели следы его лыж, ведущие к землянке. Когда же они не находили их, то понимали, что он подбирался с другой стороны.