А покоя нет. Что правда, то правда. И сегодня расстроилась. Собралась завтракать, вышла из свинарника да вспомнила: черноногий поросенок ничего не ел, стоял как пришибленный. Не заболел ли? Вернулась, вошла в станок. Черноногий кружился как юла, словно хотел укусить себя за хвост. Так и есть, заболел. Жалко стало, так жалко, прямо до слез. Что делать? Ветеринара надо звать.
Пошла к ветфельдшеру, к Ивану Блинову. Надеялась, может быть, с утра еще не пьян. Его жена, дородная Устинья, у крыльца колола дрова.
— Сам-то дома?
Устинья устало опустила топор, печально посмотрела на Акулину.
— Дома.
И по глазам Устиньи догадалась Акулина, что мужик опять запил.
— Уже наглотался?
— Как чумной!
Хотела Акулина повернуться и уйти: ну что с пьяным толковать? А изнутри, из сердца крик поднимается: «Пропойца! Из-за тебя колхозное добро прахом летит!». И решила: «Зайду! Посмотрю! Скажу!»
Поднялась на крыльцо. Вошла в кухню. Дверь в горницу прикрыта. Вдруг из-за двери сиплый окрик:
— Устька!
— Ну чего тебе? — отозвалась Устинья из-за плеча Акулины.
— Сходи принеси четвертинку!
Устинья толкнула дверь, раскрыла ее настежь.
— Не дури! Проспись сначала!
— Сходи, я тебя честью прошу!
— Где она у тебя, честь-то? Давно пропил!
— Устька! — В шипящем голосе Блинова послышалась угроза. — Я тебе что сказал? Не доводи до греха!
Акулина плечом отстранила Устинью и вошла в горницу.
Ветеринар сидел за столом, сгорбившийся, лохматый, грязный. От него шел тяжелый запах водки, карболовки и пота. Он поднял на Акулину мутные пьяные глаза.
— А ты зачем тут?
— За тобой пришла, — сдерживая нарастающий гнев, ответила Акулина.
— А на кой я тебе?
Хотелось Акулине обругать, даже ударить этого ненавистного ей человека, но она удержалась, ответила спокойно, почти тихо:
— Там поросята дохнут…
— Ну и пусть дохнут! — оборвал он ее.
Акулина задыхалась от обиды, не могла выдавить из себя слова. А он сипел, сверкая злыми глазами:
— И ты иди подыхай вместе с ними!
С тяжелым сердцем ушла Акулина от ветфельдшера, унося с собой душевную боль, горькую обиду и невысказанный гнев.
Нет, не лежится и на этом боку. Акулина поворачивается на спину. Тяжело вздыхает. Эх, старость — не радость! За шестьдесят перевалило. Кабы старик жив был, это еще полгоря, а то вот одна осталась. Десять лет прошло, как похоронила старика. Умер в одночасье под стогом сена с вилами в руках. И дети разлетелись в разные стороны. Всех было пятеро: две дочери и три сына. Дочери давно вышли замуж; одна живет в Загорске, другая — в Наро-Фоминске. Старший сын Миша с детства прилип к Москве. Работал на автозаводе. Там и учился. Инженером стал. Во время войны танки делал. А теперь в министерстве начальник какой-то. Ваня, средний сын, хороший был тракторист в колхозе. Сколько премий, сколько грамот получил он! Одна грамота и до сих пор висит на стене в рамке. Как началась война, взяли его в танковую часть. Недолго он воевал. Через три месяца прислали похоронку… Костя, младший, уехал на фронт вслед за Ваней. В разведку попал. Тоже со смертью встречался, да не поддался ей. Этот до Берлина дошел. Домой вернулся весь в орденах и медалях. Пробыл дома две недели и опять уехал. Застрял в армии. На офицера учился. До майора дошел. Почему-то третий месяц ничего не пишет. Не стряслось бы с ним беды какой! Что ни говори, живет на чужбине…
Не спится Акулине. Ворочается она с боку на бок. Скрипят пружины под ней. Перебрать бы их, думает она. Двадцать лет без малого стоит диван, и без ремонта. Татьяна на нем спала. Скоро будет год, как она умерла. Молодая, и до сорока не дожила. Слаба была сердцем, надорвала его. А то бы жила да жила. Душевная была, что и говорить. Анька в нее. Такая же работящая и ласковая. Увез ее Миша в Москву, пристроил в своем управлении. А видать, счастья девушке нет. Пишет: «Милая бабушка! Как я соскучилась о тебе, о нашем родном доме — прямо плакать хочется. Вчера приснилось мне: вышла будто бы я на Красную площадь, взмахнула руками, как крыльями, и полетела птицей. Летела я сначала над Кремлем, потом над Киевским вокзалом и дальше над полями и лесами. И опустилась в Подлипках возле нашего дома». Ох, голубушка ты моя, и впрямь прилетела бы, порадовала бы бабушку! Может быть, и приедет в выходной. Тогда сходим в Лужки и купим ей легкое пальто к весне. Невеста, а пальтишко у нее куцее, коленки не прикрывает. Вытерлось да выгорело. Купим, пока деньги не утекли. А то приедет Варюха из Наро-Фоминска и будет клянчить: «Мам, дай взаймы!». Сколько раз брала, а отдавать забывала. И куда ей деньги? Муж две тысячи получает да сама восемьсот. Нет, лучше Аннушке пальто купить.