Константин встает и шагает взад-вперед по комнате.
— А я, дурак, решил в колхозе поработать! — говорит он.
— Так я вам и поверил! — усмехается Носков.
— Хочешь — верь, хочешь — нет, а я решил это твердо. На свиноферме поработаю.
— Нет, вы шутите?!
— Нет, не шучу!
Пьяно ухмыляясь, Коля смотрит на Константина, на его грудь, сверкающую орденами.
— Константин Иваныч! Хочу вас спросить: за что вы получили орден Красной Звезды?
— Этот? — Ласкин гладит рукой орден. — Этот за «языка», за немецкого ефрейтора.
— А орден Отечественной войны?
— Тоже за «языка»… За офицера…
Константин все шагает из угла в угол, а Коля любуется его статной фигурой, его легкой упругой походкой. Ему все в нем нравится, даже прическа «полубокс».
И вместе с тем Коля недоумевает: почему Константин Ласкин решил остаться в колхозе и работать на свиноферме? Как-никак майор! Мог бы найти себе работу почище, и не в Подлипках, откуда все бегут, а в Москве или на худой конец в Лужках…
— Константин Иваныч! — говорит Коля. — Одного я не пойму. Вот вы офицер Советской Армии, герой, Отечественной войны, словом, заслуженный человек. Вам могли бы дать в любом городе хорошую должность и квартиру вне очереди. А вы Подлипки выбрали! А что у нас тут такого? Живем как в грязной дыре…
— Ты так думаешь? — Константин с удивлением смотрит на Колю. — А для меня чище места нет на земле, чем Подлипки. Ведь я здесь родился и вырос. Вот здесь, в этом доме! Как же так — в грязной дыре?!
Коля с досадой дергает себя за прядь волос, спускающуюся на лоб.
— Ну может быть, я не так выразился. Что я хотел сказать? Плохо у нас в колхозе: и заработки низкие, и культуры мало. Кто может — бежит отсюда. А вы — наоборот. Вот что меня удивляет!
— Что же тут удивительного?
— Как же, Константин Иваныч! Вы советский офицер — и вдруг бац в свиной хлев, в навоз! И главное, добровольно! Вот чего я не понимаю!
— В голове-то у тебя, парень, навоз! — сердито говорит Акулина. — Где тебе понять!
Из-за перегородки доносится сдавленный смех Ани.
— Бабушка скажет! — смущенно бормочет Коля. Он побаивается Акулины и не хочет ввязываться в разговор с ней.
Константин садится рядом с Носковым:
— Тебя это удивляет?
— Да, удивляет.
— Видишь ли, я и на фронт пошел добровольно. И знал, что иду не к теще на блины. Нет тяжелей работы, как воевать. Я и в снегу стыл, и грязь месил. А смерть была в двух шагах. Словом, ад кромешный. Наш свинарник тогда показался бы раем. Нужно было идти — вот я и шел. Нужно! Понимаешь?
Хмель у Коли проходит. Взгляд его становится ясным, осмысленным.
— Это я понимаю! — говорит он. — Тогда была война. Немцы наступали. Но теперь время мирное. Каждый может выбрать себе работу по душе, чтоб была в жизни какая-то радость…
— Ты и выбрал! — обрывает Колю Акулина. — Калымить на дачах, — это тебе по душе! Глотнул магарыч — и на седьмом небе от радости!
Коля втягивает голову в плечи, словно от удара. Акулина встает, тяжело вздыхает и уходит за печку. Аня выглядывает из-за перегородки и молча провожает ее тревожным взглядом. Наступает неловкое молчание.
— А что значит работа по душе? — прерывает молчание Константин. — Чище? Легче? Кому как! Аня вон почти год жила в Москве, работала в канцелярии. Работа чистая и легкая, а не по душе она ей пришлась. Поскучала, потосковала она по родному колхозу, и вот вернулась домой, и стала работать дояркой на ферме. Как ты выразился, бац в навоз! Я знаю, нелегко ей. А спроси ты ее, променяет она сейчас свой коровник на московскую канцелярию?
Аня выходит из-за перегородки и садится возле подтопка, на место бабушки. На вопросительный взгляд Коли она отрицательно качает головой:
— Ни за что!
— Вот видишь! — продолжает Константин. — Иногда и тяжелая грязная работа бывает по душе. Человек старается, все силы отдает этой работе. И она у него ладится. Он видит, что не зря трудится, людям пользу приносит. Видит, что люди ему благодарны. От этого у него и радость в жизни.
Коля задумчиво смотрит в разрисованное морозными узорами окно. Кто его знает, о чем он думает! Соглашается он с Константином или нет? А Константин продолжает, обращаясь к Носкову:
— На фронте приходилось выполнять трудную и грязную работу. Полоснуть по горлу ножом вражеского часового — ты думаешь, это мне было по душе? А что было делать — война! Командир дивизии, вручая мне орден, сказал тогда: «Молодец, Ласкин! Твой «язык» просто клад. Ты нам здорово помог. Не будь его, сотни наших бойцов могли бы напрасно сложить свои головы…». И это меня радовало. Я был счастлив тогда…