— Да что вы, товарищи! Если мною недовольны — скажите прямо. Я еще весною давал телеграмму с просьбой оставить меня на вторую зимовку. В первую-то я только учился, а сейчас работаю вполне уверенно. А насчет здоровья — сами видите.
Примерно такие же сцены повторялись и со всеми прочими зимовщиками. Исключение составил начальник станции, коммунист, участник гражданской войны, перенесший тяжелую контузию от разорвавшегося белогвардейского снаряда. Врачи особенно внимательно ощупывали и выслушивали его тело.
— Да, товарищ начальник, вам следует на юг, — заметил врач.
— Неужели так плох? — вздрогнул осматриваемый.
— Ну, конечно, не «так плох», — подчеркнул врач, — но может быть хуже. Сейчас на юге вы просто будете здоровы, а после зимовки, быть может, придется и лечиться. Зачем же намеренно вредить себе?
— А что у меня особенно серьезное?
— Многое. Плохо с легкими, пошаливает сердце, чувствуется общее переутомление. Тяжело вам будет.
— Товарищи! — вдруг обратился начальник не к врачу, а ко всем присутствующим. — Вы же должны понять, что мой отъезд с зимовки будет для меня хуже всяких болезней. Ведь это моя зимовка, мои люди, вместе мы обживали Русский, вместе налаживали станцию и вдруг… нет уж, товарищи, я вас очень прошу. Легкие? Да ведь я с ними, с плохими-то, с девятнадцатого года живу. Вот эту самую станцию с ними выстроил. Не могу, как хотите, не могу уехать.
— Успокойтесь, вам ведь только советуют, предупреждают вас. Кроме того, не забудьте главного, что такие, как вы, нам нужны. Вас подремонтируют на юге и валяйте — стройте станции дальше.
— Да как же это можно? Я не маленький, знаю, что не только выдержу зимовку, но и еще не один год поработаю. Вот вы представьте себе: если бы вам предложили вдруг бросить свое дело, как бы вы загорелись после этого?
— А на юге разве вам не дадут дела?
— Дадут, конечно, но почему же мне здесь на Русском не довести дела до конца? Да и ребят вы обидите — ведь мы живем как одна семья.
Мы все вопросительно смотрели на врача. Чувствовалось, что и он был смущен.
— Видите ли, я, как врач, обязан не только лечить, но и предупреждать болезни. Вас нельзя рассматривать как больного, которого опасно оставить на зимовку. Болезнь может повредить здоровью, но может пройти бесследно. Дело в старой контузии, и я просто советую вам переместить место работы. Полярная ночь — плохой курорт.
— Вы правы, доктор, но зато какая чудесная лечебница — дружная работа и ее хорошее завершение. Я очень прошу вас, поместите меня именно сюда на лечение.
Мы крепко пожали руку этому мужественному человеку, горевшему за порученное ему дело.
— Ну, а теперь о вашем враче и его телеграмме по поводу цынги на зимовке Русского. Вы знаете, конечно, что именно телеграмма привела сюда «Торос»?
— Знаю. Я как начальник зимовки не мог воспрепятствовать врачу дать телеграмму о его сомнении по поводу состояния здоровья зимовщиков. Про себя лично он сказал, что он болен цынгой. Теперь-то для всех стало ясно, что это была попытка замаскировать свою неуравновешенность. Человека никто насильно не заставлял оставаться зимовать, а он, вместо того чтобы прямо заявить о своем желании вернуться на юг, выдумал будоражить всех глупой телеграммой о «предрасположении» своих товарищей к заболеванию. Пока «Седов» стоял около станции, все ему казалось хорошо, а как корабль скрылся за горизонтом, так натура и не выдержала…
— Ну, что же, траву такого сорта — из поля вон. Вопрос будем считать поконченным, а вашего врача доставим на «Седов». Счастливой зимовки! В случае чего прямо по радиотелефону вызывайте. «Торос» будет зимовать километрах в 100—150 от вас.
— Ну, значит, соседями будем, чай пить забегайте.
Через сутки «Торос» прибыл к острову Таймыр, встретив по пути «Ермака», возвращавшегося на Большую землю. Мощный гудок «дедушки» русского ледокольного флота долго провожал «Торос». На реях ледокола трепыхал по ветру поднятый сигнал: «Счастливой зимовки!»
Зимовка
В серых осенних снегопадах начались «горячие денечки». «Седов» беспрестанно высаживал топографические и астрономо-магнитные партии для съемки отдельных островов архипелага. На всех переходах производился самопишущим эхолотом промер глубин. «Торос» детализировал промер на мелководьях, развозил продовольствие по архипелагу для устройства баз на время зимних работ и попутно приискивал место для предстоящей зимовки. Остаток навигационного времени исчислялся несколькими днями. Команда «Тороса», кроме несения обычных судовых вахт, на что у каждого уходило восемь часов в сутки, работала еще авралом на выгрузках и на промерах. В течение десяти суток работа на кораблях не прекращалась ни на один момент. Ночью, когда кромешная тьма скрывала все из глаз, либо шла перегрузка продовольствия и снабжения, либо выполнялись гидрологические наблюдения. Свободные от непосредственного участия в данной работе люди спешили соснуть час-другой, так как никто не был гарантирован, что его не потребуют на палубу для участия в каком-либо аврале.