— Завтра ты, я и твои родители, все вместе, едем к обеду на западное побережье.
Рави заволновался. Он посмотрел на себя в зеркало. Темные круги под глазами после бессонной ночи и тяжелой операции. Не совсем чистый белый халат. Глупая шапочка хирурга. Идиотские глаза. «Куда мне? Господи!» — подумал он.
— Гупта, а нельзя ли отложить до лучших времен?
— Никак нет, как говорят солдаты. Я уже условился и с той и с другой стороной.
— А на какой стороне я?
— На этой.
— На какой на «этой», Гупта? — спросил Рави в надежде замутить воду.
— На такой, на которой тебе надлежит быть, дорогой Рави.
Этой фразой Гупта «достал» Рави, и он сдался. Что делать! Он в нокдауне.
— Когда надо ехать?
— Завтра, я тебе уже сказал.
— А какой день завтра?
— Пятница.
— Ладно, и что я должен делать?
— Ты ничего не должен делать, а обязан выглядеть, как бог. Завтра днем поедем к твоей Зите. К трем часам. Будь дома. Я заеду. Все. Пока!
Гупта положил трубку.
Рави, в смятении, рванул с головы белую шапочку эскулапа и рухнул в жесткое медицинское кресло.
Господин с пышными усами, в бордовом ширвани и такого же цвета шапочке сыпал ассигнациями и восклицал:
— Это восхитительно, это сверх могущества всех богов!
Гита, в бирюзовом курти — короткой кофточке-лифчике, расшитой красными золотистыми цветами, юбке из легкого февральского тумана, с огромными серьгами из черного янтаря в ушах, со звонкими браслетами на руках и ногах и черной розеткой в крыле носа, пела и танцевала.
Мальчишка Чино, выбивая на барабане дробь, заходился в экстазе. Рака на флейте выводил сложнейшие рулады, как соловей на чайном кусте.
Народ на площади рынка неистовствовал. Такого зрелища давно не было в Бомбее. Тем более в августе, в эти священные дни рождения бога Кришны.
Сладострастные движения тела Гиты сотворяли древней силой искусства «внеплотскую» иллюзию вечной жизни.
Воистину: кто создал душу — это чудо, но кто создал плоть — чудо из чудес.
Музыка, ритм и музыка-ритм, движения тела, жесты, игра глаз — все это стирало границы между материальным и духовным.
В этом — феномен индийского танца, в этом — его непобедимое достижение Истины.
Что в сравнении с ним кафе-шантан или всевозможные хитпарады и шоу Европы? Это всего лишь периферийная часть целого, где утрачена главная суть жизни, ее гармония и вечность. Магия танца сотворяла в воображении зрителей чудные картины; так испепеляющий зной являет иллюзию-мираж в пустыне.
В такие минуты эмоциональные и детски доверчивые, в сущности, индийцы, несмотря ни на социальное положение, ни на кастовую принадлежность, отдадут все, что имеют в кошельке.
Рака работал, как заправский факир, читал стихи, отрывки из баллад и «Рамаяны».
Гита держит Раку на плечах, а сама идет по канату.
Рака спрыгивает, совершая двойное сальто.
Мальчишка, не уставая, бьет в барабан. У него, надо отметить, прекрасное чувство ритма и сносная музыкальность.
Гита поет:
Деньги, как осенние листья платана, сыпались в корзинку.
Рака, то восседал в «позе лотоса», играя на флейте и изображая бога Кришну, то ходил на руках вокруг пляшущей, как пламя в камине, Гиты, то совершал немыслимые арабские и всевозможные сальто и перевороты.
Вот Гита подходит к черному фанерному щиту. Вытаскивает изящными движениями длинный острый кинжал из-за пояса. Жестом гибкой руки указывает Раке встать у щита.
Рака, в свою очередь, завязывает Гите красным платком глаза. Сам становится у щита, широкоплечий, могучий, с играющими мускулами.
Это вводит публику в азарт.
Гита, находясь от Раки в пятнадцати метрах, бросает кинжал.
Острое, холодное оружие Востока, просвистев, вонзается у виска Раки.
Взрыв аплодисментов. Шум. Крики. Публика в экстазе.
Мальчик подает Гите поднос, на котором лежат двенадцать кинжалов.
Воцарилась тишина. Только шум проезжающих машин в плотном и жарком воздухе.
Гита поочередно бросает все двенадцать кинжалов в застывшего, как монумент, атлета. Затем, отвесив грациозный поклон публике, она подходит к корзине.