– Ладно, это я только тот должок отдал. За Баграм, помнишь?
– Баграм… Сколько уж с той поры прошло…
Артем знал, конечно, что отец воевал в стране под названием Афганистан. Там, правда, и Америка воевала, так что он не понял толком: батя что, с американцами вместе воевал там? Или против них? Тем более что отец совсем не любил говорить о той войне, да ее и забыли как-то – еще до Хрени Этой столько войн новых появилось, куда уж там той, афганской. А интересно все же: как он такого крутого дядьку в том Баграме выручил? Может, там тоже морфы были?
– Сикока где? – спросил тем временем Крысолов седого бойца.
– Там, – показал тот рукой за дом. – Дорогу контролирует.
– А ты все хозяйничаешь? Воздухом деревенским дышишь? – вновь обратился командир охотников к отцу.
– Дышалось бы, – с тоской ответил он. – Кабы не эти. – Он кивнул в сторону упокоенных «крестовых», которых могучий Кусок одного за другим оттаскивал за пределы двора.
– Что, тоже зона неподалеку была?
– А где у нас зон не было? – криво усмехнулся отец. – Разве что в Кремле да на Рублевке, да и то многие выходцы отсюда там рулили. – Он помолчал, тихо выругался и угрюмо продолжил: – Я вот думаю, ребята, что вы у нас тут крепко попали. Завтра утром, ну максимум к обеду, сюда вся их кодла нагрянет. Вы, конечно, бойцы хорошие, спору нет, только их там человек сто, не меньше. Да еще прихватят с собой кого-нибудь типа соседей наших разлюбезных. Короче, вам за нас умирать, резона нет. Уходить вам надо.
– А ты что ж, один тут останешься? – с усмешкой спросил Крысолов.
– Сюда скоро наши мужики подбежать должны, – пожал плечами батя. – Да, ты там предупреди бойца своего, чтобы не положил их, не разобравшись. Если сейчас все уйдут, в лесу вполне можно скрыться успеть. Ну а я – да, тут останусь, вроде как я их пострелял. Тем более что заварушка нынешняя, как я понимаю, и по моей вине началась…
– Угу, Ремба колхозный. Даже если они поверят этому – что от твоей деревни останется? – жестко сказал Крысолов. – Возвращаться куда все будете? На пепелище? В общем, так: мы тут останемся, пожалуй. Я тебя давно не видел, команде моей отдохнуть надо – мы же к тебе последние два дня пехом полтинник километров шли. Да и с «крестовыми» твоими найдется о чем поговорить. Да, Дима, а баня у тебя есть?
…А насчет вымирания вида – так вообще есть мнение, что все мы, так называемые гомо, сапиенсы и не очень, а также лягушки, дельфины, медведи и прочие стрекозы – суть не что иное, как самодвижущийся кокон, который предназначен, со всеми своими инстинктами и эмоциями, любовью, ревностью и ненавистью, содержимым мозга и кишечника, – со всем, короче, для одной-единственной цели: выживания и размножения половой клетки. И чем совершеннее кокон, тем больше и шансов у половой клетки высокоразвитого существа продолжить дальше свое существование. Половые клетки человека блестяще это доказали, доведя число своих носителей за каких-нибудь несколько миллионов лет до 6,5 миллиарда. Самое большое количество высокоразвитых носителей за всю историю Земли, единовременно проживающих на ней.
Если смотреть на все случившееся с этой точки зрения, так вирус «шестерка», который тоже есть не что иное, как носитель видовой информации, и по поводу которого в уцелевших и вновь созданных лабораториях не утихали споры, откель он взялся на грешной Земле, приобрел себе очень даже неплохой кокон – неболеющий, неразрушающийся, устойчивый к различным видам повреждающих факторов внешней среды и даже в пище нуждающийся лишь для того, чтобы кокон этот улучшить еще больше. На что могла рассчитывать та же чумная бацилла после смерти носителя – лишь на очень короткий срок жизни в разлагающемся теле. Потому и торопилась она наполнить собой лимфатические узлы, превращая их в чумные бубоны, а переполнив их – лопнуть и потечь гноем: авось, кто коснется и (при удаче!) заразится. Пропитать легкие, чтобы больной организм, силясь избавиться от пенистой мокроты, мешающей дышать, надрывался в кашле и опять же распространял с кашлем бациллу.
После же смерти – шалишь, паря: какое-то время труп еще сохранял заразную способность, но не слишком, так что практичные воры Средневековья, чуждые предрассудков, уже спустя пару месяцев после эпидемии вовсю шуровали в кошельках, висящих на мумиях и скелетах своих неудачливых соотечественников. Бацилла сибирской язвы могла в виде споры просуществовать (и смех, и грех) аж несколько десятков лет и, попав в благоприятные условия, заразить какого-нибудь бедолагу, начавшего строить по приказу очередного высокопоставленного идиота коровник на месте заброшенного скотомогильника. Какую-никакую конкуренцию «шестерке» могли оказать разве что споры аспергиллуса – плесени, которой якобы жутко образованные египетские жрецы преднамеренно заражали мумии фараонов, дабы всякие там говарды картеры не шибко копались в древних склепах, – там счет тоже идет на сотни лет. Но дело в том, что и сибирская язва, и тот же аспергиллус после исчезновения носителя были вынуждены переходить на споровое существование, находясь в дремлющем состоянии, пока не случится благоприятной оказии. «Шестерка» же великолепно существовала и в живом организме, тихо-мирно размножаясь в форме вируса «А» в нервных клетках, а от них – разносясь эритроцитами по всему телу, ведя симбиотический образ жизни, причем симбиоз обеспечивала – дай бог каждому! После же смерти носителя – в «привычном» значении этого для обитателей нашей планеты смысле – она не погибала и не погружалась в споровую «спячку», а, учитывая изменившиеся условия существования, переходила в форму «Б», после чего переводила носителя на «новый» уровень, обеспечивая кокону долгую сохранность. Если бы вирусологические институты все еще существовали – они, наверное, рано или поздно открыли бы тот самый набор ферментов и гормонов при том самом уровне кислотно-щелочного равновесия, которые образовывались в умирающем организме, запуская цепочку преобразований РНК-вируса формы «А» в РНК формы «Б». Цепочка – в общем-то громко сказано: всего пара звеньев в цепочке рибонуклеиновой кислоты менялись местами – и в организме начинал плодиться вирус, способный продлить существование «мертвого» носителя. И в общем-то это была просто своеобразная форма той же жизни – неприглядной, опасной, но все же жизни, хоть человек и отказывался упорно ее за жизнь признавать (называя тем не менее особей нового вида ожившими мертвецами). А насчет неприглядности и опасности: так на взгляд сине-зеленых водорослей, водоросли зеленые и неприглядны, и опасны только потому, что ядовитый кислород выделяют. Одновременно вирусом активировалась программа дальнейшего усовершенствования «кокона» – путем видоизменения его применительно к условиям внешней среды в сторону наиболее подходящей для этого формы. Для планеты Земля это был высокоорганизованный хищник, наделенный разумом ровно в той степени, какая требовалась для противостояния всем другим видам живых существ. И если ему противостояли живые существа, умеющие стрелять, ездить на автомобилях и запирать двери на ключ, – надо было развить разум и возможности тела, способные эти умения превзойти. А все для чего? А то самое стремление размножиться, несмотря ни на что. Как же: носитель погиб – и нам всем, в смысле вирусам, подыхать? Вот уж дудки: и вирус «перестраивал» метаболизм носителя, увеличивал свою концентрацию в крови, одновременно с этим повышая кровоточивость десен, вызывая знаменитую «зомбоцингу» – название, по сути дела, неверное – зубы у мертвого носителя не то что не выпадали, как и положено при классической цинге, а, наоборот, прорастали дополнительными корнями глубоко в челюсть.