Изо всех сил стараясь избавиться от грустных мыслей, я принялась за работу. Сегодня все праздновали Хэллоуин. Покрыв «Пирог прощения и примирения» глазурью, я отправилась в церковь. В воздухе порхали редкие снежинки — снегопад почти закончился. Тучи, еще недавно лежащие на вершинах близлежащих гор, теперь пустились в свободное плавание. На парковке около церкви оказалось всего две машины: бледно-голубая «хонда» секретарши и блестящая «тойота», принадлежащая чете Маренски. На стоянке отсутствовала самая главная машина — «мерседес» падре Олсена. По словам священника, без полноприводной машины он бы никогда не добрался до прихожан, живших в труднодоступных горных районах. Видимо, как раз сейчас он поехал к одному из таких прихожан.
В дверях я столкнулась с Брэдом Маренски и едва не упала.
— Простите, пожалуйста, — воскликнул он, забирая у меня из рук корзину с апельсинами.
Я тепло улыбнулась в ответ. Внешне Брэд был почти копией своего отца — Стэна. У Брэда были черные курчавые волосы — такие же, как у Стэна, но еще не подернутые сединой, оливковая кожа и скуластое, спокойное лицо. Цвет глаз парень тоже унаследовал от отца. Я подумала, что в этих темных, глубоких глазах утонула не одна девчонка. Кроме того, Брэд двигался гибко и быстро, как атлет, в чем я смогла убедиться только что при нашем столкновении.
О спортивных качествах Брэда, так же как и о жесточайших спортивных занятиях его отца, ходили легенды. Стэн в общем-то не нуждался в хвалебных статьях «Маунтен джорнал».
— Давай, Брэд, давай! — выкрикивал Стэн на каждой из тренировок.
Матери, пришедшие посмотреть, как занимаются их дети, криво улыбались — эти вопли трудно было выносить.
— Простите, я совершенно не хотел сбивать вас с ног. Это ведь у вас… живет Джулиан?
— Да, — ответила я, — Джулиан Теллер живет у нас с сыном. Я знакома с твоими родителями.
Брэд покраснел.
— В общем, простите за, — парень опустил взгляд на корзину, — за фрукты.
Брэд замолчал, не зная, что еще сказать. Он так неуклюже держал корзину, что казалось, вот-вот ее выронит. Как этот парень оказался ранним утром в церкви, представлялось для меня загадкой. Неужели ученики могут вот так спокойно пропускать занятия?
— Ты сам-то в порядке? — спросила я.
Лицо Брэдо стало пунцовым. Стушевавшись под моим взглядом, он развернулся на пятках и поставил корзину рядом с крестильной купелью. Когда Брэд повернулся обратно, его губы были плотно сжаты, а подбородок высоко поднят. Похоже, он не был в порядке.
— Мне пора идти, — сказал Брэд, — здесь нет человека, с которым я хотел увидеться. — Подумав, он добавил: — Возможно, вы знаете, когда вернется падре Олсен?
— Он будет к ланчу, подготовкой которого я сейчас займусь.
— Хорошо, хорошо. Какая-то встреча, секретарша говорила о ней.
Брэд окинул взглядом холодную пустую церковь. Алтарные свечи еще не были зажжены. Медное распятие поблескивало над входом отраженным светом единственной горящей свечи. При таком освещении Брэд казался похож на привидение.
— Брэд, ты точно хорошо себя чувствуешь? Может, тебе присесть?
— Ведь это вас я видел на собрании в школе, — приподняв одну бровь, спросил Маренски.
— Ах, да, мне нужно было поговорить с мисс Феррелл об Арче — моем сыне. У него… кое-какие проблемы в школе, — пока Брэд не успел ответить, я продолжила: — Может, поможешь мне на кухне, пока падре Олсен не вернулся. Это прекрасный способ привести мысли в порядок, и ожидание скрашивает!
— Джулиан сказал, вы хотели о чем-то поговорить…
— Правда?
Брэд по-детски приподнял брови, словно не зная, какое решение принять.
— Я пришел сюда не просто так, из-за объявления…
— Объявления?
Брэд закусил щеку.
— Да, сегодня ведь будет дискуссия…
— А, ты про христианские прения о вере и прощении? Не уверена, что это мероприятие будет открытым для публики, — как можно деликатнее постаралась заметить я.
— Подождите! — глаза Брэда стали влажными. — Ведь это вы нашли тело Кита Эндрюса?
— Да, я, но…
— О господи, — от муки, звучавшей в голосе Маренски, у меня сжалось сердце. Плечи Брэда поникли. — Все так запутанно…
— Послушай, Брэд, пойдем-ка лучше на кухню…
— Вы так и не поняли, зачем я сюда пришел, — в глазах у Маренски появились слезы протеста, — я должен исповедаться.
«Пирог прощения и примирения»