3.1 Маленький секрет младшего мужа
…Дагрон словно не верил и не надеялся, что жена может пожелать близости с ним.
Златка наклонилась, взялась за подлокотники и забралась мужчине на колени. Тот медленно закрыл глаза. Его веки дрожали. Дыхание едва заметно участилось. Девушка склонилась и поцеловала эти трепещущие веки — одно, потом второе. На худой белой шее дернулся, пошел вверх кадык. Длинные пальцы с бледными ногтями сильнее впились в подлокотники. Она не стала трогать эти пальцы, вцепившиеся в кресло, словно в якорь. Или в спасательный круг — не важно. Если Дагрону так легче — пусть держится.
Положила ладошки на запястья мужчины. Повела пальчиками вверх — к локтям, к плечам. Одной рукой поглаживая затылок и шею мужчины, а другой — опираясь на его плечо, склонилась, прихватила губами мочку уха. Мужчина напрягся всем телом. Заскрипел зубами, вынуждая себя сидеть неподвижно. Злата медленно заскользила губами и язычком вдоль завитков ушной раковины вверх — к острому кончику. Добравшись до этого островка плоти, состоящего из кожи и тонкого хрящика, принялась нежно посасывать его.
Дагрон не выдержал. Сдался. Застонал протяжно, схватил девушку за поясницу, подтянул вплотную к себе, прижал промежностью к своему горячему твердому члену. Подхватил ладонями под ягодицы. Начал подталкивать то вверх, то вниз, заставляя тереться о себя. Златка покорно следовала за движениями сильных рук и продолжала ласкать затылок и то одно, то другое ухо. Ту самую верхнюю и самую чувствительную точку, прикосновения к которой заставляли мужчину содрогаться и стонать все громче.
Просунув между сплетенными телами одну руку, нащупала и обхватила член мужчины. Медленно прошлась вверх и вниз, наслаждаясь скольжением тонкой нежной оболочки по твердой основе. «Словно шелк по стали» — вспомнила сравнение из какого-то любовного романа. Банально — но ощущалось именно так. Шелк и сталь. Нежное и твердое. Тонкое и прочное.
Весь мужчина, на коленях которого она сидела, был таким: твердым, будто стальной стержень. И одновременно — трепетным и нежным в ее руках. Златка запретила себе думать о двух других мужчинах, оглядываться на них. Сейчас в ее вселенной существовали только двое — она сама и Дагрон. Даг.
— Даг, — тихо произнесла Златка в бледное ухо, пробуя слова на вкус, прислушиваясь к тому, как отзываются они где-то в области сердца. — Мой Даг. Мой муж.
Руки на ее ягодицах, обтянутых тонкой джинсовой тканью, сжались сильнее. Целуя напряженные скулы, девушка заметила, как пролегла на миг между белесых бровей горестная складка. Златка вдруг поняла, что мужчине одновременно и хорошо, и больно. Больно какой-то застарелой, безнадежной болью — той самой, которую прочла она в его глазах. Той самой, которая подталкивала мужчину к тому, чтобы разрушать себя.
Злата пока не знала причин этой боли. Не могла пообещать, что исцелит ее. Но тем горячее было ее желание доставить мужу хотя бы капельку радости. Хотя бы немного удовольствия. Это было вполне в ее силах. Достаточно лишь не останавливаться на полпути. Не бросать дело и тело, за которое она взялась.
Златка продолжала ласкать Дагрона, прижиматься к нему, целовать глаза, скулы, уши и шею. А он, не открывая глаз, протяжно и глухо постанывал, позволяя женским ручкам делать с ним все, что вздумается. Сгорал в пламени мучительного наслаждения, и молил про себя: не останавливайся, только не останавливайся!
Разрядка случилась неожиданно. Накрыла Дагрона темным бурлящим потоком — словно сель, сорвавшийся с гор. Закрутила, поволокла по камням, заставляя содрогаться и выгибаться тело, выплескивать из темных недр, извергать, словно лаву, горячее семя…
Нежные теплые пальчики жены прожгли обугленные дыры в каменном самообладании темного мага. Он закричал, пульсируя вместе с тем горячим, что годами копилось внизу живота. Сейчас там словно разворачивалась, раскручивалась туго стянутая пружина, разрывая все вокруг, окрашивая первозданную тьму огненными сполохами боли и одновременно — облегчения. Освобождения. Вспышка — толчок. Вспышка — толчок. И так — несколько раз.
Почему было не так, когда он сам помогал себе получить разрядку? Он не знал. И не хотел знать. Не сейчас, когда впервые в темном холодном колодце его души затеплился робкий солнечный лучик. Кто знает — может, он еще ускользнет, этот лучик. И тогда вечная ночь станет еще темнее. Но если не уйдет… Мужчина вновь застонал — уже не от физического удовольствия. От той мысли, что вспорола каменную оболочку очерствевшего сердца.