Скучаю по ней! А ты-то как скучаешь. Я знаю, я вижу, я чувствую тебя, Богдан. Чувствую тебя, потому что мы едины.
Хоть бы ты только не болел.
Я так устала, от всех твоих недомоганий, что своих не замечаю. Но иногда с постели подниматься не хочется. А иногда за день натопчешься, и так всё болит…
Но расслабляться нельзя. Никак нельзя расслабляться.
В молодости я казалась себе сильной. Горы свернуть могла, да и сворачивала. А то как?
Я же правой себя считала.
***
— Который час, Злата? — раздаётся из спальни твой голос, и я бегу, как могу, так и бегу к тебе.
***
Твоё последнее письмо я получила на выпускной. Как раз после встречи рассвета с одноклассниками домой шла, а в почтовом ящике конверт меня дожидается.
В том письме ты просто строил планы. На институт, вечерний, и на жизнь. Тебе надо было работать и помогать семье. Ты остался только с матерью. Она болела. Обещал написать, рассказать, как устроился, но не случилось — не написал.
Я ждала сначала, а потом закрутилось всё, завертелось. Собственное поступление. Потом занятия, новые лица, и, как тогда виделось — новая жизнь.
В твой город я попала на практику, после пятого курса.
Помнила ли о тебе? — Всегда.
Ждала ли вестей? — Совру, если отрицать буду.
Я в город тот поехала только в надежде на случайную встречу.
Жила у тётки. Мама без присмотра и контроля не отпустила. Мы же у родителей всегда дети, вне зависимости от возраста.
Вот от тётки я ту историю и услышала.
Она рассказывала и осуждала, все осуждали, и я на тот момент тоже осудила.
***
Была у них в политехе заведующая кафедрой философии. Говорили, что нормальная, властная, умная, красивая очень, но одинокая. Вроде бы и замужем была, но что-то там случилось. Одинокая, в общем. Доктор наук в тридцать семь лет. Детей не было. Только работа. И вот завела она себе мальчика. Плевалась тётка моя. Говорила, что нельзя так, что грех это. Что жизнь и свою испортит, и пацану дорогу закроет. А я понять пыталась. Поначалу пыталась.
Одиночество — оно ж не спрашивает, есть докторская степень или нет. И сердцу возраст не помеха. Вот я и оправдывала и вникала, пока не узнала главного, что избранник её — ты, мой Богдан. А как узнала — осудила.
Что мной руководило? Ревность? Обида? Злость? Я не знаю.
Но я осудила. Только её. Тебя — нет. Просто не могла, ты в моих глазах был жертвой, тем, кого надо спасти, даже ценой собственной жизни.
Я была очень молодой тогда, не имела опыта отношений. И собой не дурнушка, а всё не те мне встречались. Мне-то один люб.
Я и около универа твоего прогуливалась, и в центре у вас там по магазинам ходила по делу и без. Но судьба распорядилась так, что не встретились мы.
С тем уехала. Ещё год прошёл, пока я распределилась в твой город.
Как жила год, спросишь?
Так и жила, дни считала, от заката до заката.
Столько картинок в голове нарисовала встречи нашей. Не перечесть сколько. Каникулы не отдохнула, по распределению поехала.
Комнату мне дали в семейном общежитии. Не у тётки же всё время жить.
И опять тоска, и мысли, и планы.
И сплетни, сплетни кругом, про тебя, про неё.
Я даже хотела забыть. Чувство глубоко запрятать, чтобы никто и никогда не узнал.
С парнем встречаться стала. Но смотрела на него, а перед глазами — ты.
Расстались мы с ним.
Мне воздуха хватало одного с тобой, а с другими дышать было нечем. Понимаешь?
И опять от рассвета до рассвета, от одного рабочего дня до другого.
Соседка по площадке меня то туда позовёт, то сюда. А я не иду. Брожу по центру, надеюсь, что увидишь меня, узнаешь и поймёшь. Кто я для тебя — поймёшь.
Тебя не встретила, только соседку. Увидела она мои слёзы. Платок носовой дала, а из меня вся история любви моей печальной со слезами в платок тот вылилась.
Вот прямо на городской площади слева, у елей голубых.
Вспоминаю и опять слёзы текут.
***
— Что ты плачешь, Злата? — ты подошёл сзади незаметно, за плечи обнял и в макушку поцеловал.
— Да вспоминаю я, Богдан.
— Лучше чаю налей, да сахарок вприкуску, как я люблю. Помнишь, всегда любил сахарок вприкуску?
— Так конфеты есть и шоколад, милый мой сладкоежка.
— Конфеты — баловство. Внукам оставь. Угощать будем, как зайдут. Вон, Вероника обещалась.
— И то правда, а давай с сахарком чай пить будем, как прежде.
========== Часть 5 ==========
Осень и эпидемия гриппа сделали своё дело. Меня направили из стационара в помощь поликлинике, по вызовам бегать. Так всегда поступают с молодыми врачами-терапевтами, вот я и побежала. С этажа на этаж, из одного дома в другой. От одного человека с высокой температурой к следующему.
Благодаря гриппу мы столкнулись.
Вызов оказался двойным, то есть двое больных в одной квартире. Но я не подозревала, кого там увижу. Пришла, в дверь позвонила и чуть по стенке не сползла, когда открыл мне ты.
Ты, которого, я несколько месяцев безуспешно высматривала в толпе прохожих. Ты, который был для меня всем — другом, братом, единственной родной душой на свете. Ты, которого я любила больше жизни. Ты, который стал моей вечностью.
— Злата, — в твоём голосе сквозило неподдельное удивление.
— Врача вызывали?
— Погоди, ты врач?
— Да, я. Если тут есть больные, то позволь мне пройти и сделать свою работу.
Я не знаю, что случилось со мной в тот момент, но я была груба с тобой. Я вспомнила те дни, месяцы и годы, в течение которых ждала от тебя хоть весточки, зря ждала. А теперь ты стоял передо мной, и я никак не могла определить, что ты чувствуешь. Радость или испуг, недоумение ли. Ты был растерян и совсем не знал, как себя вести. Ты так и стоял, преградив мне путь в квартиру, и я бы, наверное, ушла, если бы не голос, её голос.
— Бодя, кто пришёл?
— Тома, это врач. Сейчас она пройдёт.
— Там твоя жена? — я спрашивала заикаясь.
— Не жена, но… Злата, я…
— Понятно! Это не моего ума дело. — Я не дала тебе пуститься в объяснения. Всё оказалось правдой, и мне не оставалось места в твоей жизни. Тогда я осознала это.
Она была красива! Очень красива, ей даже румянец от температуры шёл и синеватая бледность тоже. Её царский лик не могло испортить ничего.
А фигура! Я рёбра пересчитала, надеясь, что талия тонка именно потому, что нижние удалены. Но нет, её красота оказалась естественной. И неповторимой. Она была просто совершенной от макушки до кончиков пальцев на ногах. Этакое живое произведение искусства.