А не лучше ли обращаться к истории, даже к русской, как к процессу, как к развивающемуся процессу, то есть пользоваться методами исторического материализма? Кстати сказать, у Чапыгина есть этот процесс, не замечаемый поспешными читателями из-за полнокровной сочности письма…
С последней точки зрения, годы правления царя Алексея (показанные в повести В. З.) представляются значительными не только в части народных волнений, какие были и свидетельством, и частью процесса. Изображать массу московского люда дураками, которые злобно издеваются и улюлюкают при виде не по-русски одетых иноземцев, со стороны автора вовсе не умно, такое отношение москвичей даже не анахронизм. Так же не умна и не исторична ненависть самого автора к служилым иностранцам.
На татищевском обеде Петра Первого князь Долгорукий не зря говорит царю Петру, что все его дела были «при твоем отце начаты, да и после него несмысленные люди попортили…».
Разрушение народного хозяйства, большая убыль людей, тяжелые внешние неудачи, падение политико-морального состояния в результате правления Ивана IV завершились Смутным временем. И Русское государство уцелело лишь благодаря изнурительной мобилизации остатка внутренних сил.
Восстановление Русского государства сочеталось с тенденциями модернизации и европеизации, ясно видимыми не только при царе Алексее, но и при Михаиле, и продолжавшимися до совершеннолетия Петра Первого.
В известном смысле, слова князя Долгорукова, приведенные мной выше, слишком категоричны. Годы царя Алексея можно рассматривать как переходные, как время, когда сооружалась платформа, когда расчищалось место. К началу петровских реформ весьма многое было подготовлено и в народе, и в правящем классе служилых землевладельцев.
Таким образом, «упали с неба» не общие линии, направления, цели петровских реформ, а — черты его характера, свойства его личности, придавшие его «эпохе» столь особенный цвет.
Автору что-то, кажется, известно об указанной тенденции времени царя Алексея. Но пользуется он услышанным по-своему, упрощенно.
Пусть В. З. считает возможным трактовать экономику без знакомства с ней, пусть он пренебрегает общим фоном эпохи, пусть не замечает, что правительство царя Алексея, не имея организованного аппарата подавления, как в Европе, легкомысленно взялось за соляной налог, как позже, — за денежную реформу. Пусть. Но он, пользуясь старинным выражением, не знает, «какой рукой крестятся».
(Откуда же, например, «в середине зимы» на московских улицах берутся «грязные ямы»? И никто не видывал, чтоб зимнего улова замороженную рыбу возили в бочонках! Что же касается «ранних обеден», то они в старину, и не столь удаленную, начинались между пятью и шестью часами утра, то есть зимой проходили в темноте, не так, как у автора.)
Прошу поверить на слово, что разбор любой страницы повести по части нелепиц дает такой же улов, как черпак в рыбном садке…
Возвращаясь к тому, с чего начал, — к пардальянам, — я обязан воздать должное Мишелю Зэвако с его литературными соумышленниками. При явном ремесленничестве за свой кусок хлеба, Зэвако знал, «какой рукой крестятся». Его нелепицы были почти лепы, в нос не били, а если и били, то не слишком. Если же вообразить наивно-девственного читателя, принимавшего зэвакинские курбеты за истиннейшую истину, то что ж выносил он? Будь героем на каждом шагу, оборони слабого во имя чести, бей всяческих угнетателей… Не так уж плохо и для нашего дня. «Юманите», во всяком случае, не опасается подносить пардальянов французским рабочим. Была все ж в зэвакинской залихватности искра художника.
По этому поводу, пусть это будет «из пушки по воробьям», приведу кусочек из письма А. К. Толстого, от 11.01.1870 года:
«Художественное произведение… ненамеренно доказывает все истины гораздо лучше, нежели это могут сделать те, что садятся за письменный стол с намерением их доказать посредством художественного произведения».
Странно все ж получается. В наши годы всеобщей грамотности, почти уж всеобщего среднего образования и необычайно расширенного и все расширяющегося высшего образования неужто писателю можно быть без образования?
Памятку, что ли, издали бы для нас, пишущих? К примеру, коль ты говоришь о законе, то этот закон изучи, да и вообще прихвати юриспруденции; кузнеца тронул — не нарвись на молотобойца. И так далее.
А как быть с Историей? Ну, хорошо, пусть Вольтер, как идеалист, уподоблял ее мертвому телу, которому каждый может придать любое положение. Но ведь мы-то который уж десяток лет клянемся материализмом!
Для идеалиста прошлое, история существует только в человеческом сегодняшнем сознании, куда позволительно набивать все, что угодно. Но ведь для нас-то даже сознание есть материальный продукт прогрессивного исторического процесса.
Что же сказать об исторической повести В. З.? Ни одного хорошего слова.
*
«Слово после казни» — не роман, а подвергшееся литературной обработке повествование об испытанном автором в Германии во время войны. Вещь документальная. Шестнадцатилетним юношей автор был вывезен с Украины в Германию на работы. За первые тринадцать месяцев он совершил шесть неудачных побегов, побывал в тюрьмах Лейпцига, Берлина, Гинденбурга, Бойтена, с которой начинается рассказ. Из тюрьмы последнего города его посылают работать в шахту. Он вновь бежит. Тюрьма в Кракове и смертный приговор с заменой вечной каторгой. Концлагерь в Мысловицах. Затем — Освенцим[15].
О чем рассказывает Бойко? В чем суть его книги? По-моему, именно об этой сути ярче всего скажут исторические источники. Ниже я цитирую несколько высказываний Гитлера, в тот же день попадавшие в «Военный дневник Ф. Гальдера», начальника генштаба сухопутной армии Германии (Воениздат, 1968 — 1971).
ВО ВРЕМЯ НАПАДЕНИЯ НА ПОЛЬШУ
18.10.39 г. Не допустить, чтобы польская интеллигенция стала новым руководящим слоем. Низкий жизненный уровень должен быть сохранен. Дешевые рабы… Добиваться дезорганизации экономики.
19.10.39 г. Чистка: евреи, интеллигенция, духовенство, дворянство.
20.10.39 г. Католическое духовенство. В настоящее время невозможно лишить его влияния на польское население.
ПЕРЕД НАПАДЕНИЕМ НА СССР
5.12.40 г. Цель операции — уничтожить жизненную силу России. Не должно оставаться никаких политических образований, способных к возрождению. Русский человек — неполноценен.
17.03.41 г. Мы должны создать свободные от коммунизма республики. Интеллигенция должна быть уничтожена. Руководящий аппарат русского государства должен быть сломлен. В Великороссии необходимо применить жесточайший террор.
30.03.41 г. На Востоке сама жестокость — благо для будущего.
ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ С СССР
29.06.41 г. …русские повсюду сражаются до последнего человека. Лишь местами они сдаются в плен.
8.07.42 г. Непоколебимо решение фюрера сравнять Москву и Ленинград с землей, чтобы полностью избавиться от населения этих городов. Это будет «народное бедствие, которое лишит центров не только большевизм, но и московитов (русских) вообще».
Замечу, как ясно обнаруживается демагогичность нацистского антикоммунизма: и буржуазную Польшу, и коммунистический СССР ждет одинаковое национальное уничтожение, обе страны одинаково обезглавливаются для превращения народов в население, а населения — в рабов.
Я считаю, что, приводя цитаты и рассуждая по поводу них, я нисколько не уклонялся от книги В. Бойко. Именно в том и дело, что «Слово после казни» показывает воплощение приводимых цитат и речений.
Книга В. Бойко — не спор о теориях. И не правдоподобный вымысел. Это отчет о детальном исследовании германского национал-социализма, отчет об опытном исследовании, которое автор был вынужден провести самолично. Он, наделенный дарами памяти и рассказа, случайно остался в живых, один из сотен и, может быть, единственный, на долю которого досталось так много.