И еще, думается мне, что Вы чрезмерно распространяете ощущение Вашего вкуса. Кто же будет спорить с Вами, когда мы говорим: книга или что иное нам не нравится. Более того, различие во вкусах всегда благодетельно влияло на развитие искусств. Знаю людей, любящих книгу, но не посещающих театра, даже кино. Будь все таковы — исчезнут зрелища. Знаю людей, заглядывающих на последнюю страницу: коль конец «плохой», читать не будут. Знаю тех, кто ищет в книге только отдыха, развлечения, отвлечения. Но никто из них не хотел уничтожить театры или издавать книги, только развлекающие и утешающие.
Прошу Вас не думать, что я задался целью Вас переубедить, что-то доказать. Я стараюсь уважать чужое мнение — тем более и сам не собираюсь оправдываться. По поводу Вашего письма мне было интересно подумать, что-то собрать…
13.IV.1957
*
Уважаемая Вера Александровна[53], экие же Вы вопросы задаете? Вот скажи Вам, кто я! Будто невидимка. А ведь Вы сами отличнейше знаете, что по-настоящему на такой вопрос ответить нельзя, конечно, если отвечать честно.
Был у меня такой случай. Году в 1949-м, в июле, в страшнейшую жару днем я сел на пароход в Саратове. Был я там в командировке по строительным делам и задумал плыть, а не лететь в Куйбышев. Моя каюта была на верхней палубе, первая. Войти туда днем из-за жары было невозможно. Часов в одиннадцать вечера я лег, но под окном стоял столик ресторана. За ним какой-то полковник рассказывал приятелю историю своей жизни так, как это любят делать немного подвыпившие люди. А я лежал и злился. По двум причинам: спать не давали и — уж очень эта история была скучна. До чего же скучна… В ней было, однако же, все из самой блестящей анкеты, начиная с гражданской войны, кончая недавней. Нелегкое дело суметь рассказать о себе.
Видите ли, я не историк, не физик, не биолог, как Вы полагаете. И никогда не работал в милиции. Это на случай, если Вы все же достанете мой «Желтый металл». И не узбек — на случай, если Вам попадется «Возвращение Ибадуллы», хотя узбекам «Ибадулла» понравился своим колоритом.
Вероятно, я Иванов: всегда считали, что русские очень легко усваивают языки, по-французски якобы говорили когда-то лучше французов и т. д. Впрочем, существовало и совершенно обратное мнение. Вероятно, и то, и то — правда. Сейчас-то мне все равно. Меньше всего меня интересует моя личность.
…С детства отлично помню деревенских стариков, любивших друг с дружкой поговорить о международных делах и прочих высоких материях. Забавно получалось. И — неглупо. Последнего такого знавал перед войной. Я тогда был на стройке в Омске. Мы все на охоту ездили, каждую субботу, и километров за сто, полтораста, по-сибирски — рядом. Осенью тридцать девятого года старик-знакомый, Гаков, в селе Урусове, километров сто к северу от Омска, уложив меня рядом с собой на полу, спросил: «А что, правда, мы нынче с немцем дружим?» — «Правда». Заснули… На третий день, когда я, уезжая, прощался, он меня напутствовал: «А ведь следить за немцем нужно, обманет!» — «Следят». Он же в ответ только головушкой качнул. Что ж, если он еще жив, мог бы сказать: «Плохо следили!»
Конечно, «мудрые старики» в основном литературный штамп. Но среди одуревших старцев иной раз встречаются бодрые мыслью. Гаков, кстати сказать, был, во-первых, неграмотный, во-вторых, в начале столетия пришел в Сибирь через каторгу за убийство в сельской драке в престол. В-третьих, девка в Саратовской губернии сумела дождаться, пока Гаков не отсидит три года на каторге и за два года на поселении обзаведется хозяйством. Итого пять лет ждала вызова. Вот Вам и русские женщины!
Гаков-то, оказывается, человек незаурядный. Вот Вам и Одинец, и Доброта, и иже с ними…
20.VI.1957
*
Уважаемый Евгений Федорович!
…Говорят, что для автора его произведение есть детище. Это и верно, и неверно. Пока роман пишется, пока он еще не вышел, для меня нет ничего дороже, я живу только интересами этой рукописи. Особенно, если не начато тем временем, то есть до издания, ничего нового. Но когда роман вышел и когда я успел уйти в новую работу, я охладеваю к старой, я уже живу другими интересами, другими образами.
Я думаю, что так бывает и бывало со многими литераторами из тех, которые все время работали над новыми и новыми книгами. И я думаю, что это справедливо.
Как былой страстный охотник, могу сказать о волчице. Она за волчонка жизнь отдаст. Когда же тот подрос, а у нее опять маленькие, то прибылого-то, прежнего, она не только что отгонит, но порвать может, коль тот будет к ней приставать.
Есть поговорка: «Сравнение не доказательство». И тем более не понимайте буквально меня и не применяйте полностью это сравнение с волчицей ко мне и моей книге. Но если я буду жить написанным ранее романом, я больше ничего не напишу. А мне сейчас очень хочется довести до конца новое дело. Я пишу об эпохе дальней, но интересной для нашего человека — как зародилось Русское государство, когда, где. Это VI век, об этом еще никто не писал.
9.XI.1957
*
Уважаемый Георгий Георгиевич! Отвечаю на Ваше письмо по поводу моего романа «Повести древних лет».
Есть разница между историком-археологом и беллетристом. Первый имеет право, например, говорить о том, что тот или иной народ пользовался, скажем, пилой лишь в том случае, если найдет остатки пилы либо следы работы пилой. И коль он без грубого вещественного доказательства выступит с заявлением, то его освищут многочисленные коллеги. А для беллетриста достаточно знать, что, скажем, тот или иной народ перерабатывал большое количество леса, чтобы не только увериться в существовании пилы, но и в наличии организации труда, которая позволяла коллективно эти количества быстро и целесообразно перерабатывать.
Значит ли это, что ученые должны руководствоваться интуицией и, вместо собирания неопровержимых данных, материальных данных, превратиться в следователей и судей, не только имеющих право, но и обязанных делать выводы о поведении и деянии подсудимых на основании косвенных улик, выносить приговоры без наличия, например, сознания обвиняемых? Конечно же нет. Каждому свое. Одним — знание фактов, так сказать, голых, другим — и обязательно — человековедение.
И еще об ученых. Вы помните «Кон-Тики»? Перечтите главу вторую. Разговор автора с ученым. Автор говорит: «Все мои доводы основаны на собственных наблюдениях и на фактах, описанных в науке». — «Задача науки, — возражает ученый, — чистое, неприукрашенное исследование, а не попытка доказать то или иное». И еще, комментарий к беседе автора с ученым: «Современная наука требует, чтобы каждая специальность рылась в своей собственной ямке».
Подумаем также об одной особенности нашего подхода к истории. Мы любим бросаться звучными словами: столетия, тысячелетия! Но что такое сто лет, тысяча лет? Это для человека четыре поколения или сорок поколений. Когда люди были склонны мыслить идеалистически, когда допускалась возможность вмешательства извне, вмешательство сил, от общих законов не зависящих, людская мысль охотно мирилась с возможностью внезапных превращений.
Так, наши летописи изображали князя Владимира диким, жестоким, многогрешным — до крещения и преображенным — после. Действительно, расцвет Киевского государства в эпоху Владимира был таков, что германские ученые в годы до подъема немецкого шовинизма (Иегер, Вебер) считали Киевскую Русь самым культурным, самым сильным государством.
Мы, рассматривая исторический процесс материалистически, знаем, что развитие совершается путем эволюции и некая «пика» знаменует результат длительного, неслучайного хода событий.
История России имеет один недостаток по сравнению с некоторыми другими. В то время как климат, например, Средней Азии делает ее естественным хранилищем не только кусочка металла, но и куска дерева, в то время как страны, богатые камнем, но бедные лесом, строили из камня, — у нас гвоздь растворяется за десять лет, и, живя на лесах, мы быстро возводили из бревен недолговечные постройки.