— Просто не любим. Нам куда легче рядом с золотом.
— Как драконам. А вот в Динане серебро уважают, самые знатные обереги из него льют. В городе Эдине даже целый музей серебра имеется. Хотите глянуть? Там у меня главный хранитель…гм…
— Не обязательно тратить время.
— И ладно. Тут ведь какое дело, маэстро: при старой власти там была церковь с изумительными витражами, при новой ее конфисковали и наполнили всякой посудой, украсами и оружием, а ныне правительство у нас вообще новейшее, и храм снова возвернули церкви. Ну а стекла-то оказались расписаны не канонически, вот в чем беда! И бьются легко. К слову, вы как насчет посещения церквей — не коробит?
— Нисколько. Даже любим иногда.
— Учту на будущее.
Это будущее ждало нас в конце одной из местных авиалиний. Когда я в азарте заявил, что готов переправить нас в столицу Равнинного Края, иначе именуемого Эдинер, натуральным способом, благо недалеко, Селина запротестовала:
— Вы же вроде опасаетесь своего Заоблачного Дара. Зачем мне объятия перетрухнувшего летуна, который по причине одних нервов может меня… скажем, уронить?
— Можете вполне на меня положиться.
— Так и я только прикалываюсь. И все-таки давайте лучше полетим ночным рейсом. После лэнской архаики суперсовременный аэропорт будет смотреться свежо и остро.
Наши с ней паспорта, во всяком случае, именно так и смотрелись. Мой был заведомо фальшив, ее — утверждал, что имя и фамилия гражданки начинаются на что угодно, только не на С и А. Предъявлять же документ полагалось как минимум четыре раза: покупая билеты, входя с ними на трап, выгружаясь с трапа уже в столице провинции и получая багаж.
— Ваши бумаги не на ваше настоящее имя, — спросил я, когда все кончилось.
— Верно. Только это пустяки, их делали — от сих до сих — в такой официальной конторе, что законней просто некуда. Бывает, знаете, и такое.
В городе Эдине меня сразу повлекли в так называемый Эркский Квартал. Одноэтажные домики, отягощенные разве что мансардой, из толстенных бревен, что время посеребрило, а нынешнее поколение людей слегка тронуло матовым огнеупорным лаком. Зеленеющие газоны, что сохраняют свой вид двенадцать месяцев в году, даже и под снегом, благоухающие никотианой и маттиолой, проросшие кряжистыми дубами, серебристыми кленами и черной березой. Живые изгороди из дерена, чубушника и остролиста. Конюшни и менажереи в обширных дворах, неторопливые прогулки юных парочек верхом, маленькие петушки с непомерной длины хвостами, спящие внутри стеклянных птичников, шествия павлинов.
— Закрытый район, — со смешком пояснила Селина. — Основали иммигранты, а живет теперь наше любимое правительство. Туристам сюда ходу нет и не предвидится. Но убежище найти вполне реально, если помнить, что нет места темнее, чем под самым светильником.
Мы расставались утром и вновь сходились после заката. Наступило лето, дни были длинны, как никогда, и я подозревал, что Селина извлекала немалую пользу из моих дневных сновидений. Насчет того краткого времени, что уходило на мою охоту, — не уверен: подонки тут, перед строгим лицом динанской государственности, попадались много чаще, чем в вольном и беспечном Лэне, и я, свежий и разрумянившийся, бывал немало удручен видом ее лица с темными мешками вокруг как бы выцветших серых глаз.
— Вы устаете и не высыпаетесь.
— Обычное дело: служу обоим господам.
— С какой стати вам понадобилось меня опекать?
— Это мы уже проходили, А вот почему вы поддаетесь на мою опеку?
— Мне просто хорошо с вами.
— Вот и мне. Просто хорошо.
Вопрос о церкви был задан неспроста. Через неделю мы отправились в местную католическую церковку, закрытую, как пояснила Селина, «на перманентно капитальный ремонт». По имени самой главной ценности, присутствующей под этими сводами, ее называли «Храм Богоматери Ветров»
Несмотря на грязь и полнейшее отсутствие людей, икона (по словам Селины, опять же до прискорбия не вписывавшаяся в канон) была освещена снизу целым костром свечей, налепленных на поднос. В трепете пламени лицо Мадонны казалось невероятно юным — лет пятнадцати, а то и менее. Фигура, которую обтекали складки одежды, струящиеся как бы вовнутрь окаймляющего ее пейзажа, казалась куда более зрелой. В том, как нимбом раскинулись вокруг безмятежного лица светлые волосы, как разлетелся синий плащ за плечами, ощущался ветер — поистине бесноватый, ветер Последнего Дня. Это от него святой младенец спрятал личико на плече Матери: из тени показались только ресницы и смуглая щечка. Но маленькие босые ноги Марии плотно прижимали колышущийся ковер травы к месту, и вынутый из ножен прямой меч лежал перед ногами: знак поверженной войны, преодоленного страха — и всеконечной победы.