— Они живые! — у Никудина Ниоткудовича на обеих щеках остались дорожки слез.
— Кто?
— Деревья. Я — топором, а они стонать. Вместо коры у них кожа.
— Ноги что-то плохо держат, — сказал Ной Соломонович, садясь на землю. — Вода, знаете ли, тоже… Её нельзя зачерпнуть. Её можно резать, как студень.
СОН ПОД ВЗГЛЯДАМИ
Небо ещё светилось, но тьма на земле уже стояла вровень с лесами.
— Не лучше ли переночевать на деревьях? — предложил Ной Соломонович.
— Я же говорю, у них кожа вместо коры.
Помолчали. Молчал лес, озеро, луг.
— Здесь совершенно нет птиц! — вдруг догадался Ной Соломонович.
— Да ведь и пчёл нет! И бабочек, и комаров!..
Ной Соломонович достал из рюкзака тёплую шапочку.
— Что-то холодно.
— Да уж чайком не погреешься. Ужинать придётся всухомятку.
— Мне не хочется есть.
— Тогда будем спать. Утро вечера мудренее.
— А если?..
— Я сплю чутко, ружьё заряжено. Расстелили брезент, легли…
— А ведь такое, пожалуй, похуже конца света, — сказал Никудин Ниоткудович. — Тому, кто устроил это, — морковку бы вместо носа!
Ной Соломонович повздыхал-повздыхал, но взять под защиту науку не решился. И тогда снова сказал Никудин Ниоткудович:
— Снесёт ли земля человека…
Одинокому голосу пусто, когда на многие вёрсты голос один. И хоть бы шорох, дуновение ветра! Ни светлячка, ни звезды…
Придвинулись друг к другу, от одиночества подальше, от тёмного безмолвия.
— Спать! — сказал Ной Соломонович.
— Спать, — согласился Никудин Ниоткудович.
Они повернулись на бок, и в то же самое мгновение из леса, с озера, с каждой травинки на их брезент, к их телам, в их лица, в их глаза потянулись щупальца мерцающего слабого света.
Ной Соломонович приподнялся и вертел головой, как птица, не понимая, откуда берётся свет, какова его природа. Никудин Ниоткудович отложил ружьё, которое чуть ли не само кинулось ему в руки.
— Вроде бы глаза, — сказал он.
— Глаза у травы?
— Вам лучше знать, вы человек учёный. — Свет не усиливался и не слабел. — Разглядывают.
— И вам не страшно, Никудин Ниоткудович?
— Да ведь не кусают, — вздохнул, зевнул. — Я, пожалуй, спать буду. Намаялся за день с лодкой.
Лёг и заснул. Бодрствовать одному, когда со всех сторон не только смотрят… но, кажется, дотрагиваются до тебя взглядами? Ной Соломонович зажмурился, лёг и постарался дышать потише. Для науки было бы важным выяснить, что это за светоносное зрение, но как он поведёт себя, глазеющий мир, если поймёт, что его изучают. Ной Соломонович не стал рисковать, так и лежал с зажмуренными глазами, завидуя непробиваемому спокойствию лесника.
ПЕРВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ
Они пробудились одновременно от добродушного посапывания и причмокивания. Вокруг брезента паслись сорокакопытицы!
— Никудин Ниоткудович, — тихонько позвал Ной Соломонович.
— Вижу.
— Что делать?
— Спать.
— Да, спящих они, кажется, не трогают.
Иные сорокакопытицы подходили к брезенту, разглядывали людей всеми шестью глазами.
Стадо, кормясь, прошествовало в сторону ельника.
— Уходим! — вскочил Ной Соломонович.
— Травоядные звери. Не съедят.
— Ох! — сказал Ной Соломонович. — Уж очень всё-таки страшны. По останкам не мог определить, что это за существо, и теперь не знаю. То ли гигантская стронгилозома с мордой свиньи, то ли свинья с повадками тропической многоножки?
— Домой? — спросил Никудин Ниоткудович, складывая брезент.
— Как домой?! Мы должны обследовать место.
— У нас всего две фляжки воды, а через ряску надо целый день продираться.
— Это серьёзно… — согласился учёный, — но за озеро, на луг надо обязательно сходить.
Можно ведь и налегке, без вещей. Никудин Ниоткудович забросил на плечо ружьё, пристегнул к поясу фляжку.
— Идём, Ной Соломонович. На луга поглядим, и обратно. До ночи надо быть в лодке.
Шли берегом озера. Да какого озера! Вода стояла над берегами, как желе.
— Кувшинки! — обрадовался Никудин Ниоткудович. — Обыкновенные кувшинки.
Он наклонился над цветком, чтоб рассмотреть получше, но кувшинка вдруг закрутилась волчком и перелетела вместе с ножкой подальше от берега.
— Вот вам и обыкновенная, — только и сказал Ной Соломонович.
Разнотравье в лугах пламенело фиолетово-золотисто-розово!
— Вот они, бабочки! За всю свою жизнь столько не видел! — Никудин Ниоткудович покосился на Ноя Соломоновича. — Или опять подвох?