Окна моей комнаты выходили на запад, и я задумчиво смотрел, как завершает небесный бег наше светило, обозначая этим окончание и моего жизненного пути. Вот его огненный диск коснулся неровной линии холмов, возвышавшихся далеко на горизонте, и простиравшаяся перед моим взором заснеженная равнина окрасилась в багровый цвет, словно напоминая о кровавых делах, творящихся внутри крепостных стен Чезены.
Рамиро сказал, что у меня оставался шанс на спасение, но я догадывался, что он имел в виду, и не хотел даже думать об этом, чтобы окончательно не сойти с ума. Я считал, что спасти меня могло только чудесное появление Чезаре Борджа, но стоило ли человеку в моем положении уповать на чудеса? Я подумал об Иисусе Навине и в эту критическую минуту откровенно позавидовал его дару [Иисус Навин — преемник Моисея в качестве вождя израильтян при завоевании «земли обетованной» в Ханаане, главное действующее лицо названной его именем отдельной Книги Библии. Во время одного из сражений, остановив солнце, помог соплеменникам победить хананеев. «Иисус воззвал к Господу... и сказал пред Израильтянами: стой, солнце, над Гаваоном, и луча, над долиною Алалонскою! И остановилось солнце, и луна стояла, доколе народ мстил врагам своим... И не было такого дня ни прежде, ни после того...» (Нав. 10:12-14)]. Ведь если по моей молитве солнце остановилось бы в его теперешнем положении еще на восемь часов, то все могло бы обернуться совершенно иначе — при условии, разумеется, что Мариани и Чезаре Борджа не задержатся в пути...
Скрип открывающийся двери вернул меня к реальности, и у меня защемило сердце, когда я вспомнил, что не успел примириться с Богом, потратив отпущенное для этого время в бесплодных фантазиях. «Боже, милостив буди мне грешному», — только и успел я произнести про себя прежде, чем на пороге моей комнаты возникли двое алебардщиков и палач в отвратительном кожаном фартуке. Видимо, Рамиро решил поиграть в пунктуальность и в точности исполнить свое обещание повесить меня на закате.
— Пора, — отрывисто бросил один из солдат.
Палач связал мне руки за спиной и, взяв другой конец веревки, повел меня, словно овцу на бойню, в зал, где меня поджидали губернатор Чезены и его офицеры. Кресло, в котором обычно восседал Рамиро, теперь занимала мадонна Паола. На ней я увидел все ту же грязную и изорванную монашескую рясу, в которой ее привезли сюда, а ее дикий, затравленный взгляд и неподвижное, словно окаменевшее лицо выдавали, с каким трудом ей удавалось сохранять внешнее спокойствие. Мне, однако, показалось, что ее силы на исходе, и в любую минуту может произойти нервный срыв, который закончится ее гибелью либо, что еще хуже, — безумием.
Я почувствовал, как в моей душе поднялась неудержимая волна ярости. Можно было многое простить Рамиро, даже его пытки и жестокость в обращении со своими жертвами, но ничем нельзя было оправдать страдания, которым по его прихоти подвергалась хрупкая невинная девушка, воспитанная в утонченной и изысканной атмосфере учености и поэзии.
Рамиро серьезно посмотрел на меня — конечно же, серьезность была всего лишь маской, прикрывавшей его дьявольскую насмешливость — и медленно проговорил:
— Мне жаль тебя, Ладдзаро Бьянкомонте. Ты оказался храбрецом, а это в наше время редкость. Ты был бы достоин лучшей участи, если бы на твоем жизненном пути не встретился Рамиро дель Орка. Да пощадит Господь твою душу.
— Я прошу у Господа такого же снисхождения для вас, мессер Рамиро, какое вы проявляете ко мне, творя суд. И я был бы счастлив, если бы моя молитва была услышана, — громко и твердо ответил я, пытаясь хоть таким образом подбодрить Паолу.
Выражение лица Рамиро слегка изменилось. Он подбоченился и посмотрел на меня исподлобья.
— Тебе в самом деле не занимать храбрости, прохвост, — сказал он.
Вместо ответа я беззаботно рассмеялся. Я вдруг понял, как можно сбить спесь с этого кровожадного чезенского чудовища и заставить его напрочь позабыть о мадонне Паоле на те несколько часов, что еще были отпущены ему.
Но прежде чем я успел облечь свою мысль в словесную форму, он вновь заговорил:
— Я искренне полагал, что мне удастся спасти твою жизнь. Однако мадонна Паола разочаровала меня. Твое спасение находилось в ее руках, но она не воспользовалась предоставившейся ей возможностью, и теперь твоя кровь падет на ее голову.
Мадонна Паола содрогнулась, услышав столь откровенную клевету, слабый стон сорвался с ее бескровных губ, и она закрыла лицо руками. Секунду я пристально смотрел на нее, а затем перевел взгляд на Рамиро.
— Не позволит ли ваше превосходительство мне побыть несколько минут наедине с мадонной Паолой? — многозначительно произнес я.
Изрядно помрачневшее лицо Рамиро несколько прояснилось, и он, довольно усмехнувшись, спросил меня:
— Ты тешишь себя иллюзией, что тебе удастся побороть ее упрямство?
— По крайней мере, я могу попробовать, — пожал плечами я.
Рамиро украдкой взглянул на Паолу, сидевшую теперь выпрямившись, со странным выражением испуга и удивления на лице, и вновь посмотрел на меня.
— Через пять минут солнце сядет, — сообщил он мне. — Я даю тебе эти пять минут, чтобы уговорить мадонну Паолу. Она сама скажет, на каких условиях я готов пощадить твою жизнь, и если твои усилия окажутся ненапрасными, сегодня же вечером ты сможешь беспрепятственно покинуть Чезену.
Он встал, велел всем покинуть зал и первым направился в служившую передней смежную комнату, лелея в душе надежду, что Ладдзаро Бьянкомонте окажется подлецом.
Мы остались одни, но я не сразу решился заговорить и несколько секунд неподвижно стоял со связанными за спиной руками все на том же месте, где меня поставили мои стражи. Затем я медленно подошел к ней и остановился совсем близко от нее.
— Madonna mia, — сказал я, — Паола, не сомневайся: я не собираюсь просить тебя чем-либо пожертвовать ради спасения моей никчемной жизни. Но напоследок мне очень захотелось немного побыть с тобой наедине и укрепить твой дух добрыми известиями.
Она непонимающе взглянула на меня.
— Он обещал мне отпустить тебя, если я сегодня же обвенчаюсь с ним, — еле слышно прошептала она. — Он сказал, что готов в любую минуту привести священника из города.
— Не верь ему! — в ожесточении вскричал я.
— Я не верю, — сурово ответила она. — Если он попытается принудить меня к браку, я найду способ спастись от его притязаний. О, Царица Небесная! После всего, что мне довелось пережить за эти дни, смерть кажется мне более желанной, чем свобода или сама жизнь.
Она неожиданно заплакала и закрыла лицо руками.
— Не думай, что я такая отъявленная трусиха, Ладдзаро. Я готова пойти на все, лишь бы спасти тебя, но я не могу делать то, за что ты впоследствии будешь меня презирать. Поэтому я решительно отвергла предложенную Рамиро сделку. Скажи мне, Ладдзаро, разве я была не права?
— Ты была совершенно права, Паола, — согласился я.
— Но ты ведь знаешь, какая участь ждет тебя, Ладдзаро, amore mio [Любимьгй мой (ит.)], — с болью в голосе произнесла она. — Тебе придется умереть в тот момент, когда будущее сулит нам обоим радость и счастье. Я хочу знать, согласишься ли ты выкупить свою жизнь за ту цену, которую просит Рамиро? Скажи мне правду, Ладдзаро, поклянись мне. Обещаю тебе: если жизнь для тебя дороже всего на свете, ты будешь жить.