Все в прошлом.
Колдун вытянул пальцы, хотел превратить серое нечто в ничто, но в последний момент передумал и вместо этого вытащил из воздуха несколько огромных капель воды. Они скатились по стенкам, тварь милостиво приняла угощение. Некоторое время Том слушал, как она мокрой тряпкой елозит по стеклу.
Вот ведь странно до чего часто люди принимают любовь за хрупкого невинного ангела, тогда как она наглая девка, которая, не спрашивая разрешения, усядется тебе на колени, выпьет твое пиво и полезет языком в ухо, а захочет уйти, так уйдет, обругав напоследок. Но доверие – это не любовь. Оно больше похоже на одинокого испуганного ребенка, вроде того каким Риддл был в шесть лет, когда в нем проснулась магия.
Никому не было дела до жалкого сироты, никто не хотел замечать творящиеся с ним странности. Сам Том получил слишком много взбучек по поводу и без, чтобы решиться поделиться со взрослыми своими проблемами. Он плакал, забившись в темный угол, молился, искал спасения в обещаниях и детских суевериях, звал на помощь ангелов, но даже не пытался по настоящему бороться. Том ненавидел себя шестилетнего за слабость и глупость. Если бы прошлое было книгой, он, не раздумывая, вырвал бы эти страницы и сжег. Страх всегда толкает человека рубить с плеча, а Риддл очень боялся, что так и остался глупцом и слабаком. Как оказалось, не зря боялся. Вот только… Сегодня перед сном он не принимал лекарства, но кошмары так и не пришли.
А Хоуп? Разве рядом с ним она не стала чуть-чуть другой. Больше похожей на веселую беззаботную девчушку, у которой еще не было шрамов на запястьях, змей на голове и холодной ненависти к себе. Так почему Том снова и снова приказывал себе не думать о ней?
Двое озлобленных, покалеченных, людей могут влюбится друг в друга с первого взгляда, спасти друг другу жизнь, пожелать друг другу сдохнуть, откровенничать, как на исповеди и почти переспать, но доверять они не будут никогда. Так что самый лучший выбор – это забыть. И пусть каждый останется при своем. Том - с магией, страхами и злобой, Хоуп – с хитроумными планами и порядком в жизни.
«Надо идти в кухню», - Риддл поднялся, сделал несколько неуверенных шагов. Тело все еще слушалось как чужое. Пальцы ног наткнулись на короткую щетку колючих заноз. Том остановился и посмотрел вниз, на паркете была не просто царапина, а настоящая рваная рана. Он так и не переступил через нее.
То, что развернуло его и погнало к входной двери, то что заставило упрямо сжать губы и выскочить босиком из квартиры, то что пересилило сомнения, не позволив сдаться и отпустить было в равной мере и благословением и проклятием. Оно не делало его гордым, великим, бессмертным, всего лишь живым. По настоящему живым.
***
Вот уже три года жильцы «Желтого дома» не могли договориться насчет оплаты каминных платежей. Половина из них утверждала, что не пользуется общим камином, а значит и платить не должна. Другая половина называла первую врунами и отказывалась вносить их долю. Министерские колдуны давно обещали отключить спорщиков от сети, но по каким-то таинственным причинам, несомненно, связанных с дурным характером «Желтого дома» свою угрозу они до сих пор не исполнили. Вместо этого все три общих камина перегородили веревкой, на каждой висело по табличке с одним и тем же текстом. Надписи призывали уважаемых колдунов и ведьм иметь совесть и не пользоваться каминной сетью, пока не будет погашен общедомовой долг. Жильцы первой парадной на свой манер уважали министерство и, переступая через веревку, старались не задеть табличку. Поэтому она в отличие от своих сестер-близняшек выглядела относительно новой и солидной.
Белль Шарлин была одной из немногих, кто честно исполнял предписание, но отнюдь не из-за угрызений совести. Ей, шестифутовой красотке, любительнице облегающих платьев и высоких каблуков, трудно было вылезти из перегороженного камина, не потеряв достоинства. Так что она предпочитала пройтись по тихим надменным улочкам Мэйда Вейл, гордо вскинув голову и покачивая бедрами. Если бы жаркое возмущение и жадное вожделение могло поднимать в воздух, она бы моментально взлетела на уровень четвертого этажа и смогла бы войти в свою квартиру через окно. А так красавице приходилось, как всем простым смертным, сражаться со скрипучей калиткой и топать по заросшему двору. К сожалению, тропинка не отзывалась на каждый ее шаг задорной дробью, раздражающей дородных матрон.
Впервые увидев «Желтый дом» (по хорошему его следовало бы называть «Домом цвета охры или яичного желтка») Белль Шарлин сказала себе, это построил человек, которому приказали не выходить за рамки скучной обыденности. Дом был прямоугольником, высотой в пять этажей, без балконов, колонн или других украшений. Только в расцветке чувствовался дух протеста желтые стены хоть и вызывали насмешки, выделялись, что зимой, что летом. Вдобавок плоская железная крыша, водостоки, оконные рамы, двери, углы эркера и выступов дымоходов были выкрашены в темно бордовый. В целом Белль Шарлин домик пришелся по душе, и она провозгласила его своим королевством. Вести себя приходилось соответствующе, как говорится noblesse oblige. Положение обязывает. Заходя внутрь, она всегда чуть выше вздергивала подбородок и разбрасывала по плечам черные кудри. Мало ли, быть может ее эффектное появление скрасит день какому-нибудь невзрачному колдуну.
Белтейн поломал привычный ритуал. После ночи шабаша пятнадцатиминутная прогулка представлялась куда большим злом, чем короткий позор в камине. Ее вырвало. Белль Шарлин, конечно, знала, что после перемещения будет плохо, но не думала, что настолько. Наверняка, во всем было виновато то дерьмо, которое Чарли сунул ей вместо антипохмельного зелья. Голова трещала, будто в стенках черепа завелись жучки-короеды. Черт бы побрал дешевую сивуху, самопальные зелья и Чарли. В первую очередь Чарли.
Она согнулась. Одна рука ухватилась за стенку камина, другая задрала подол красного платья. Сначала нужно было перекинуть правую ногу через веревку, потом подтянуть левую. Главное не ступить в собственную рвоту. А еще не навернуться, не растянуться на полу, не сломать чего…
Каким то чудом Белль Шарлин умудрилась вытащить себя из камина, пострадало лишь ее платье. Камин давно не чистили, и грязи там было, как в тролльей пещере. Она осмотрела туфли, тоже соблазнительно красные. Хвала магии на них ничего не попало. Туфли были ее слабостью. Ох, если бы в постели с мужчиной она получала бы столько же удовольствия, сколько от покупки новых туфель, возможно, тогда ее настроение не лежало бы сейчас на самом дне выгребной ямы.
Одна крашенная магла сказала, высокие каблуки – пьедестал для задницы. Белль Шарлин полностью разделяла это мнение. Даже после всех ночных перипетий, ее задница смотрелась как на троне, а вот ноги горели в аду. Морщась при каждом шаге, она доковыляла до лестницы и вцепилась в холодные металлические перила. Ей предстоял долгий путь наверх.
Красавица хотела бы проделать его с легкой душой, но сожаления, как назойливые родственники, являются читать мораль, именно в тот момент, когда тебе больше всего на свете хочется сжаться в комок и сдохнуть. Что она говорила себе про Чарли? Никогда больше. Вот что. Повторяла это тысячу раз не меньше, даже написала на листе бумаги и приткнула в угол зеркала. Никогда больше. Но стоило сукиному сыну нарисоваться и начать обычный самоуверенный треп, она сразу поплыла и позволила затащить себя в койку. Дура! Дура! Пожалуй, это тоже стоило бы записать, а затем приклеить к зеркалу. Что обидно, трах тибидох не стоил утренних мучений. Как любовник Чарли не далеко ушел от бродячего кобеля, да и выглядел он как мелкая доставучая шавка… с тонкими усиками, закрученными вверх.