…Теперь я вспоминаю другое посещение этого концертного зала. Уже прошло немало лет, я уже не тот восторженный безумец, а больной и разбитый выходец с того света, безразличный к миру и черствый, как будто у меня вместо сердца камень. Неприязнь к людям кипит во мне клокочущей желчью, в них я вижу сплошь уродство и поражаюсь их ничтожеству. Этих созданий учат возлюбить, чтобы в совершенстве своем приблизиться к богу. По жестокости своей это самый непревзойденный шедевр евангельского учения, перед которым меркнут все костры инквизиции.
Я прохаживаюсь по вестибюлю один и поглядываю на бронзовые изваяния композиторов. Они внушают мне, что я хожу по кладбищу, а не по коридору консерватории. Вокруг меня толпятся хрустальные старухи с трахомными глазами и в париках, изъеденных молью. Я воспринимаю их как жителей прошедших веков. Они пережили своих мужей, а теперь как бы пребывают в преисподней, спуститься в которую им мешает живучесть. Они глухие, не слышат, что происходит на сцене, им нужно кричать в ухо. Это штатные посетители консерватории, когда их не станет — половина стульев в зале опустеет.
Мне не понравился крепкий развратный старик. Он не имеет никакого отношения к музыке, плохо знает литературу, зато знает всех артистов и их закулисную жизнь. Бесцеремонно выпустил наружу посконную рубаху, похож на плотника, преподает в университете науки. Был: с холеной, как кипень, белоснежной бородой и лукавыми глазами. Из разговора с ним выяснилось, что он хорошо знает мою мучительницу, ибо она приходится ему дальней родственницей. Он без стеснения высказал мысль, что она недобрый человек и компрометирует их род.
Старику любопытно было узнать, какое я имею отношение к ней и почему меня так заинтересовала его племянница. Он даже не пошел на второе отделение, как и я, долго преследовал меня и допытывался узнать, кто я такой. Мне надоели его любопытство и навязчивость. А он все не унимался:
— Ну кто же вы все-таки, откройтесь?
— Сыщик! — отпарировал я, выйдя из терпения.
— Ах вот оно что! — удивился старик и еще больше пристал ко мне: — Кого-нибудь ищем? Располагайте мною как вам угодно, я очень много знаю, могу вам быть полезен и весь к вашим услугам.
— Украли музколлекцию! — весело ошарашил его я.
— Как же я этого не знал? Вот непростительно! Ну спасибо, голубчик, спасибо за новость! — И побежал по коридору, крепко переваливаясь. Потом спохватился и вернулся, чувствуя себя должником передо мной, решительно заговорил: — Вот что: долг платежом красен. Коль вы мне сообщили такую новость, я раскрою вам тайну. Держитесь подальше от моей племянницы, она живет со своим отцом!
Черный лебедь
Осень. Грустно и тихо. Старинный парк с аллеями и прудами. По воде одиноко плавает черный лебедь. Он бесшумно движется, вопросительно выгнув шею. Рдеющие клены горят желтым пламенем, застыли в прощальном молчании. Отрадно разгребать ногами ковер из шуршащих листьев, наступать ногой на них и наслаждаться хрустом и ароматом. Вот отрывается от ветки последний лист и лениво кружит, неохотно падая на землю.
Чугунные решетки с львиными мордами украшают мостик через пруд. К мостику выходят аллеи, идущие навстречу друг другу к воде. По бокам аллей сиротливо пустуют диваны. На них больно глядеть и чувствовать присутствие той, которая больше уже никогда не сядет сюда, сдвинув девичьи колени, на которые она положила свою сумку, мучительно дорогую моему сердцу, и достает оттуда конфеты, чтобы угостить меня. Она уже не сядет сюда ни весной, когда акации в цвету, ни зимой, когда рыхлый снег завалит диваны и голые акации пушистыми коврами и круглыми шапками. Никогда больше не будет пахнуть холодным мехом ее шубка, никогда не будут таять снежинки на ее разгоряченных щеках. Я потерял ее, скоро забуду совсем и только время от времени буду вспоминать о ней, будто ее вовсе не было.
По воде плывут оторвавшиеся листья, похожие на кораблики. Ветер прижимает к воде их и гонит по свинцовой ряби. Лебедь изваян из черного гранита и назойливо говорит нам, что помимо белого цвета есть черный, помимо радости есть печаль, помимо любви — иллюзия и небытие, тоска и усталость от одиночества.
Ее вечное жилище сурово, тишина этого жилища не нарушается ничем, кроме трескучих морозов и криков птиц по утрам. Я невзлюбил жизнь с ее радостями и надеждами, с ее кратковременными чарами. Это высшая ступень совершенства, так сказать, широко открытые ворота в царствие небесное. «Умертви свои желания, освободись от привязанностей — и ты победишь Мару», — учит Гаутама. Остается лишь последний этап — возлюбить врагов своих…