Врачи занимаются не тем, чем нужно, все что-то пишут, как писатели, похожи на монахинь, которые душат в монастырях.
Хирурги, по вине которых лучшие люди лежат на погосте, никогда не показываются на улице. Добровольно избрав эту профессию, они приговорили себя к пожизненному заключению в больничных стенах и променяли свежий воздух на спертую вонь.
А вот среди них светило: убийца Сойфер. Считается крупным врачом в отделении, все по сравнению с ней мелкая сошка. Увидеть ее трудно, как палача, на совести которого сотни обезглавленных жертв, она занята в хлопотах. Убивать — это ее профессия. Когда она идет по коридору, производит впечатление породистой немки в очках, с блестящими искусственными косами рыжеватой масти, туго уложенными на затылке. Глаза умные, сталисто-серые и страшные под увеличивающими стеклами очков. Говорит тихо, вразумительно и до нудности логично. Среди старых гладких щек бурого цвета, их складок и булок, дрябло и жирно свисающих, теряется ротик как у слона…
В ее лапы попала старушка-картофелинка с неясным заболеванием. Она давно уже лежит здесь, болезнь ее незначительна, пора было бы отпустить ее домой, ибо привезли ее сюда по глупости, но картофелинка стесняется врача и не может осмелиться попроситься на волю, сказать, что ей надоело лежать здесь. Она только вздыхает и ждет не дождется, когда ее выпишут. Ей дают всего две таблеточки, которые везде продаются и о назначении которых знает каждый. Она тихо прохаживается по коридору в белом платочке. У нее живые хитрые глазки и беззубая складка. На дворе лето, а она запахивается крест-накрест в байковый халат с длинными рукавами, как у смирительной рубашки, и бесшумно скользит по коридору вроде матрешки на плывущей сцене.
Порой она останавливается у стеклянной двери, сквозь которую виден громила в трусах, распластавшийся на койке как лев, которому мало клетки. Он не помещается на прокрустовом ложе, оно слишком узко для него, руки его лежат на железных углах, вонзающихся холодными ребрами в голое тело. Эти руки могучи, как у Самсона, на них страшно смотреть.
Картофелинка с нескрываемым любопытством задерживается у двери, забывается и робко подсматривает за ним. Поймав его взгляд, трусливо прячется и отворачивается от двери, как трясогузка, рискнувшая близко подпустить к себе охотника.
Однажды светило, проходя мимо двери по коридору, наорало на нее:
— Что вы тут делаете? Кто позволил вам подходить к мужскому отделению? Немедленно идите в свою палату и не смейте гулять по отделению; неприлично подглядывать за мужчинами… Почему мужчины не заходят в ваш коридор? Не нарушайте порядок, не разносите инфекцию, а то выпишу домой за нарушение режима…
С тех пор старушка слегла и уж больше не вставала с койки. Недолго теплилась ее жизнь. Как всякий хрупкий феномен, однодневная мошка, светлячок, она быстро погасла, не в силах пережить такой угрозы… То ли у нее в зобу дыханье сперло от радостного известия, что представился случай выписаться, пусть за нарушение режима, — лишь бы на нее обратили внимание и догадались, наконец, о ее существовании; то ли старушка не смогла пережить оскорбления; то ли просто с перепугу оглохла и так и не смогла прийти в себя, — но только после этого она уж больше не появлялась в коридоре, даже громила почувствовал, что чего-то не хватает в атмосфере.
Ранним свежим утром, когда первыми просыпаются ласточки, крылом задевают карниз, а голуби ходят по нему, гремят лапами и клюют по железу, воркуют и мешают спать, — две краснощекие девки, приехавшие из деревни и не пожелавшие работать на ферме, забавляясь градусником, опущенным в стакан с ватой, совершенно не испытывая никакой усталости после ночного дежурства, потому что приучены к ночной кошачьей жизни, являющейся для них смыслом жизни, с интересом сообщили друг другу новость:
— Старушка преставилась!
— Никто бы не подумал!
Слезная история
Полдень. Пляж у соснового бора. В светлом зное дрожит золотой кружевной купол итальянской церкви, похожей на макет, сделанной из хрупкого белого камня, поставленной обособленно на возвышенности и окруженной этим бором.
Сюда приезжают много любопытных посмотреть на эту церковь, потому что их только две: одна затерялась в сосновом бору, другая — во Флоренции. Любопытные все художники да туристы с рыжими бородками, просиживающие за бутылкой сидра полдня. Их худосочные подруги в брюках, скрывающих безобразие и раскрывающих прелести, под стать им — бескровными пальцами берут вонючую сигарету, которую еще не научились курить, а только напускают дыму и закашливаются.